Немецкий философ, социолог, музыковед и композитор. Изучал композицию у Б. Секлеса и А. Берга, фортепиано - у Э. Юнга и Э. Штойермана, а также историю и теорию музыки в Венском университете. В 1928-31 редактор венского музыкального журнала «Anbruch», в 1931-33 доцент Франкфуртского университета. Изгнанный из университета нацистами, эмигрировал в Англию (после 1933), с 1938 жил в США, в 1941-49 - в Лос-Анджелесе (сотрудник Института общественных наук). Затем возвратился во Франкфурт, где был профессором университета, одним из руководителей Института социологических исследований.
Адорно - разносторонний учёный и писатель-публицист. Его философские и социологические труды являются в ряде случаев и музыковедческими исследованиями. Уже в ранних статьях Адорно (конец 20-х гг.) ярко выразилась социально-критическая тенденция, осложнённая, однако, проявлениями вульгарного социологизма. В годы американской эмиграции наступило окончательное духовное созревание Aдорно, сформировались его эстетические принципы.
В период работы писателя Т. Манна над романом «Доктор Фаустус» Адорно был его помощником и консультантом. Описание системы серийной музыки и критики её в 22-й главе романа, а также замечания о музыкальном языке Л. Бетховена основаны целиком на анализах Адорно.
Выдвинутой Адорно концепции развития музыкального искусства, анализу западноевропейской культуры посвящён ряд книг и сборников статей: «Очерк о Вагнере» (1952), «Призмы» (1955), «Диссонансы» (1956), «Введение в музыкальную социологию» (1962) и др. В них Адорно предстаёт как острый в своих оценках учёный, приходящий, однако, к пессимистическим выводам о судьбе западноевропейской музыкальной культуры.
Круг творческих имён в трудах Адорно ограничен. Он ориентируется главным образом на творчество А. Шёнберга, А. Берга, А. Веберна, редко упоминая не менее крупных композиторов. Неприятие его распространяется на всех, сколько-нибудь связанных с традиционным мышлением композиторов. Он отказывает в положительной оценке творчества даже таким крупнейшим композиторам, как С. С. Прокофьев, Д. Д. Шостакович, П. Хиндемит, А. Онеггер. Его критика направлена также и на послевоенных авангардистов, которым Адорно ставит в вину утрату естественности музыкального языка и органичности художественной формы, связанность математическим расчётом, что приводит на практике к звуковому хаосу.
С ещё большей непримиримостью обрушивается Адорно на так называемое «массовое» искусство, служащее, по его мнению, духовному порабощению человека. Адорно полагает, что истинное искусство должно быть в постоянном конфликте и с массой потребителей, и с аппаратом государственной власти, регламентирующим и направляющим официальную культуру. Однако искусство, противостоящее регламентирующей тенденции, оказывается, в понимании Aдорно, узкоэлитарным, трагически изолированным, убивающим в себе жизненные истоки творчества.
В этой антитезе проявляется замкнутость и бесперспективность эстетико-социологической концепции Адорно. Его философия культуры имеет преемственные связи с философией Ф. Ницше, О. Шпенглера, X. Ортега-и-Гассета. Некоторые её положения сформировались как реакция на демагогическую «культурную политику» национал-социалистов. Схематизм и парадоксальность концепции Адорно отчётливо сказались в его книге «Философия новой музыки» (1949), построенной на сопоставлении творчества А. Шёнберга и И. Стравинского.
Экспрессионизм Шёнберга, как утверждает Aдорно, ведёт к распаду музыкальной формы, к отказу от создания композитором «законченного опуса». Целостное же замкнутое художественное произведение, по мнению Aдорно, уже своей упорядоченностью искажает действительность. С этой точки зрения Адорно критикует неоклассицизм Стравинского, который якобы отражает иллюзию примирения индивидуальности и общества, превращая искусство в ложную идеологию.
Адорно считал закономерным абсурдное искусство, оправдывая его существование бесчеловечностью общества, в котором оно возникло. Истинное произведение искусства в современной действительности, по мнению Aдорно, может оставаться лишь разомкнутой «сейсмограммой» нервных шоков, неосознанных порывов и смутных движений души.
Адорно - крупный авторитет в современной западной музыкальной эстетике и социологии, убеждённый антифашист и критик буржуазной культуры. Но, критикуя буржуазную действительность, Адорно не принимал идеи социализма, они остались чужды ему. В ряде выступлений Адорно проявилось враждебное отношение к музыкальной культуре СССР и других социалистических стран.
Его протест против стандартизации и коммерциализации духовной жизни звучит остро, однако позитивное начало эстетической и социологической концепции Адорно выявлено значительно слабее, менее убедительно, чем начало критическое. Отвергая и современную буржуазную идеологию и идеологию социалистическую, Адорно не видел реального выхода из духовного и социального тупика современной буржуазной действительности и остался по сути дела во власти идеалистических и утопических иллюзий о «третьем пути», о некой «иной» социальной действительности.
Адорно - автор музыкальных произведений: романсов и хоров (на тексты С. Георге, Г. Тракля, Т. Дёйблера), пьес для оркестра, обработок французских народных песен, инструментовок фортепианных пьес Р. Шумана и др.
http://belcanto.ru/adorno.html
Дата рождения
11.09.1903
Дата смерти
06.08.1969
Профессия
композитор, писатель
Страна
Германия

Рихард Вагнер (Richard Wagner)
Р. Вагнер — крупнейший немецкий композитор XIX столетия, который оказал значительное влияние на развитие не только музыки европейской традиции, но и мировой художественной культуры в целом. Вагнер не получил систематического музыкального образования и в своем становлении как мастера музыки в решающей мере обязан самому себе. Сравнительно рано обозначились интересы композитора, всецело сосредоточенные на жанре оперы. Начиная с ранней работы — романтической оперы «Феи» (1834) и вплоть до музыкальной драмы-мистерии «Парсифаль» (1882), Вагнер оставался неуклонным приверженцем серьезного музыкального театра, который его усилиями был преобразован и обновлен.
Вначале Вагнер не помышлял реформировать оперу — он следовал сложившимся традициям музыкального спектакля, стремился освоить завоевания своих предшественников. Если в «Феях» образцом для подражания стала немецкая романтическая опера, столь блистательно представленная «Волшебным стрелком» К. М. Вебера, то в опере «Запрет любви» (1836) он более ориентировался на традиции французской комической оперы. Однако эти ранние работы не принесли ему признания — Вагнер вел в те годы тяжелую жизнь театрального музыканта, скитавшегося по разным городам Европы. Некоторое время он работал в России, в немецком театре города Риги (1837-39). Но Вагнера... как и многих его современников, манила культурная столица тогдашней Европы, какой тогда повсеместно был признан Париж. Радужные надежды молодого композитора поблекли, когда он вплотную столкнулся с неприглядной действительностью и вынужден был вести жизнь бедного музыканта-иностранца, перебивавшегося случайными заработками. Перемена к лучшему наступила в 1842 г., когда он был приглашен на должность капельмейстера в прославленный оперный театр столицы Саксонии — Дрездена. Вагнер наконец получил возможность познакомить театральную публику со своими сочинениями, и его третья опера «Риенци» (1840) завоевала прочное признание. И это неудивительно, поскольку моделью произведения послужила французская большая опера, виднейшими представителями которой были признанные мастера Г. Спонтини и Дж. Мейербер. К тому же композитор располагал исполнительскими силами высочайшего ранга — в его театре выступали такие вокалисты, как тенор Й. Тихачек и великая певица-актриса В. Шрёдер-Девриент, прославившаяся в свое время в роли Леоноры единственной оперы Л. Бетховена «Фиделио».
3 оперы, примыкающие к дрезденскому периоду, связывает немало общего. Так, в завершенном накануне переезда в Дрезден «Летучем голландце» (1841) оживает старинная легенда о проклятом за прежние злодеяния моряке-скитальце, спасти которого может только преданная и чистая любовь. В опере «Тангейзер» (1845) композитор обратился к средневековому сказанию о певце-миннезингере, снискавшем благосклонность языческой богини Венеры, но заслужившего за это проклятие римской церкви. И наконец, в «Лоэнгрине» (1848) — возможно, самой популярной из вагнеровских опер — предстает светлый рыцарь, сошедший на землю из небесной обители — святого Грааля, во имя борьбы со злом, клеветой и несправедливостью.
В этих операх композитор еще тесно связан с традициями романтизма — его героев раздирают противоречивые побуждения, когда непорочность и чистота противостоят греховности земных страстей, безграничное доверие — коварству и измене. С романтизмом связаны и неспешность повествования, когда важны не столько сами события, сколько те чувства, которые они пробуждают в душе лирического героя. Отсюда проистекает и столь важная роль развернутых монологов и диалогов действующих лиц, обнажающих внутреннюю борьбу их стремлений и побуждений, своего рода «диалектику души» незаурядной человеческой личности.
Но еще в годы работы на придворной службе у Вагнера зрели новые замыслы. Толчком к их осуществлению послужила революция, разразившаяся в ряде стран Европы в 1848 г. и не миновавшая Саксонию. Именно в Дрездене вспыхнуло вооруженное восстание, направленное против реакционного монархического режима, которое возглавил друг Вагнера, русский анархист М. Бакунин. С присущей ему страстностью Вагнер принял активное участие в этом восстании и после его поражения был вынужден бежать в Швейцарию. Начался тяжелый период в жизни композитора, но весьма плодотворный для его творчества.
Вагнер заново продумал и осмыслил свои художественные позиции, более того, сформулировал основные задачи, которые, по его мнению, стояли перед искусством, в ряде теоретических работ (среди них особенно важен трактат «Опера и драма» — 1851). Свои идеи он воплотил в монументальной тетралогии «Кольцо нибелунга» — главном труде всей его жизни.
Основу грандиозного творения, которое в полном объеме занимает 4 театральных вечера подряд, составили сказания и легенды, восходящие к языческой древности — германская «Песнь о нибелунгах», скандинавские саги, входящие в Старшую и Младшую Эдду. Но языческая мифология с ее богами и героями стала для композитора средством познания и художественного анализа проблем и противоречий современной ему буржуазной действительности.
Содержание тетралогии, включающей музыкальные драмы «Золото Рейна» (1854), «Валькирия» (1856), «Зигфрид» (1871) и «Гибель богов» (1874), весьма многопланово — в операх действуют многочисленные персонажи, вступающие друг с другом в сложные отношения, порой даже в жестокую, непримиримую борьбу. Среди них злобный карлик-нибелунг Альберих, похищающий золотой клад у дочерей Рейна; обладателю клада, сумевшему сковать из него кольцо, обещана власть над миром. Альбериху противостоит светлый бог Вотан, чье всемогущество призрачно — он раб заключенных им же самим договоров, на которых зиждется его владычество. Отняв золотое кольцо у нибелунга, он навлекает на себя и свой род страшное проклятие, от которого его может избавить лишь смертный герой, ничем ему не обязанный. Таким героем становится его же собственный внук — простодушный и бесстрашный Зигфрид. Он побеждает чудовищного дракона Фафнера, завладевает заветным кольцом, пробуждает спящую деву-воительницу Брунхильду, окруженную огненным морем, но погибает, сраженный подлостью и коварством. Вместе с ним гибнет и старый мир, где царствовали обман, корысть и несправедливость.
Грандиозный замысел Вагнера потребовал совершенно новых, ранее неслыханных средств воплощения, новой оперной реформы. Композитор почти полностью отказался от дотоле привычной номерной структуры — от законченных арий, хоров, ансамблей. Взамен них зазвучали протяженные монологи и диалоги действующих лиц, развернутые в бесконечную мелодию. Широкая распевность слилась в них с декламационностью в вокальных партиях нового типа, в которых непостижимо объединились певучая кантилена и броская речевая характерность.
Главное свойство вагнеровской оперной реформы связано с особой ролью оркестра. Он не ограничивается лишь поддержкой вокальной мелодии, но ведет свою собственную линию, порой даже выступая на передний план. Более того, оркестр становится носителем смысла действия — именно в нем чаще всего звучат основные музыкальные темы — лейтмотивы, которые становятся символами персонажей, ситуаций, и даже отвлеченных идей. Лейтмотивы плавно переходят друг в друга, сочетаются в одновременном звучании, постоянно видоизменяются, но каждый раз они узнаются слушателем, прочно усвоившим закрепленное за нами смысловое значение. В более крупном масштабе вагнеровские музыкальные драмы разделяются на развернутые, относительно законченные сцены, где возникают широкие волны эмоциональных подъемов и спадов, нарастаний напряжения и его разрядки.
Вагнер приступил к осуществлению своего великого замысла еще в годы швейцарской эмиграции. Но полная невозможность увидеть на сцене плоды своей титанической, поистине беспримерной по мощи и неустанности работы сломила даже такого великого труженика — сочинение тетралогии было прервано на долгие годы. И только нежданный поворот судьбы — поддержка молодого баварского короля Людвига вдохнула в композитора новые силы и помогла ему завершить, возможно, самое монументальное из творений искусства музыки, которое стало результатом усилий одного человека. Для постановки тетралогии был построен специальный театр в баварском городе Байрёйте, где и была впервые исполнена в 1876 г. вся тетралогия именно так, как задумал ее Вагнер.
Помимо «Кольца нибелунга» Вагнер создал во второй половине XIX в. еще 3 капитальных произведения. Это опера «Тристан и Изольда» (1859) — восторженный гимн вечной любви, воспетой в средневековых сказаниях, окрашенной тревожными предчувствиями, пронизанной ощущением неизбежности рокового исхода. И наряду с таким погруженным во тьму сочинением ослепительный свет народного празднества, увенчавшего оперу «Нюрнбергские мейстерзингеры» (1867), где в открытом состязании певцов побеждает достойнейший, отмеченный истинным даром, и посрамляется самодовольная и тупо-педантичная посредственность. И наконец, последнее творение мастера — «Парсифаль» (1882) — попытка музыкально и сценически представить утопию всеобщего братства, где повержена столь с виду несокрушимая власть зла и воцарилась мудрость, справедливость и чистота.
Вагнер занял совершенно исключительное положение в европейской музыке XIX столетия — трудно назвать композитора, который не испытал бы его влияния. Открытия Вагнера сказались на развитии музыкального театра в XX в. — композиторы извлекли из них уроки, но двинулись затем разными путями, в том числе и противоположными тем, какие наметил великий немецкий музыкант.
М. Тараканов
Рихард Вагнер (Richard Wagner)
В шесть месяцев теряет отца, который умер от тифа вскоре после знаменитой битвы Наполеона. Мать вторично выходит замуж за актёра и художника Г. Х. Гейера, умершего в 1821 году. Рихард посещает средние учебные заведения, затем лекции в университете; музыке обучается самостоятельно и несколько месяцев берёт уроки у Х. Т. Вейнлига. В 1836 году женится на актрисе Минне Планер; выступает как композитор и дирижёр. Погрязнув в долгах, в 1839 году тайно покидает Ригу, где он пробыл два года, и появляется в Париже. После успеха в Дрездене «Летучего голландца» выполняет обязанности при дворе; в 1849 году, замешанный в революционных событиях, бежит в Цюрих, который покинет в 1857 году, последовав за своей возлюбленной Матильдой Везендонк. В 1862-1863 годах расстаётся с женой; нежная дружба с Матильдой Майер; дирижирует в разных странах, обременён долгами. В 1864 году Людвиг Баварский приглашает его в Мюнхен; композитор вынужден покинуть этот город вследствие развязанной против него кампании. Обосновывается в Тришбене, близ Люцерны (Швейцария) совместно с Козимой Лист, дочерью великого композитора и своего покровителя, которая была женой Бюлова. Вагнер женится на ней в 1870 году (после рождения троих детей). В 1872 году закладывается первый камень «Фестшпильхауса» в Байрёйте, его театра, воздвигнутого на средства почитателей композитора и Людвига Баварского. Театр был открыт в 1876 году постановкой «Кольца нибелунга». Между 1873 и 1876 годами Вагнер выступает как дирижёр. В 1882 году в Палермо заканчивает партитуру «Парсифаля».
Если мы захотим составить список персонажей, сцен, костюмов, предметов, изобилующих в операх Вагнера, перед нами предстанет сказочный мир. Драконы, карлики, гиганты, боги и полубоги, копья, шлемы, мечи, трубы, кольца, рожки, арфы, знамёна, бури, радуги, лебеди, голуби, озёра, реки, горы, пожары, моря и корабли на них, чудесные явления и исчезновения, чаши с ядом и волшебными напитками, переодевания, летающие кони, заколдованные замки, крепости, поединки, неприступные вершины, заоблачные выси, подводные и земные бездны, цветущие сады, волшебницы, юные герои, отвратительные злобные существа, непорочные и вечно юные красавицы, жрецы и рыцари, страстные любовники, хитрые мудрецы, могучие властители и властители, страждущие от ужасных чар... Можно не говорить о том, что повсюду царит магия, колдовство, а неизменный фон всего составляет борьба между добром и злом, грехом и спасением, мраком и светом. Чтобы описать всё это, музыка должна быть великолепной, облачённой в роскошные одежды, полной мелких подробностей, как большой реалистический роман, окрылённый фантазией, питающей приключенческие и рыцарские романы, в которых всё может произойти. Даже когда Вагнер повествует об обычных событиях, соразмерных с обычными людьми, он всегда старается уйти от повседневности: изобразить любовь, её чары, презрение к опасностям, неограниченную личную свободу. Все приключения возникают у него спонтанно, а музыка получается естественной, льющейся так, словно на её пути нет преград: в ней есть сила, бесстрастно обнимающая всю возможную жизнь и превращающая её в чудо. Она легко и внешне беспечно переходит от педантичного подражания музыке до XIX века к самым потрясающим новшествам, к музыке будущего.
Вот почему Вагнер сразу стяжал славу революционера у того общества, которому нравятся удобные революции. Он и впрямь казался как раз тем человеком, который может ввести в практику различные экспериментальные формы, нисколько не потесняя традиционных. В действительности он сделал гораздо больше, но это стало понятно лишь позднее. Однако Вагнер не торговал своим мастерством, хотя ему очень нравилось блистать (помимо того, что он был музыкальным гением, он владел также искусством дирижёра и большим талантом поэта и прозаика). Искусство всегда было для него объектом нравственной борьбы, той, которую мы определили как борьбу между добром и злом. Именно она сдерживала всякий порыв радостной свободы, умеряла всякое изобилие, всякую устремлённость вовне: гнетущая потребность в самооправдании брала верх над природной порывистостью композитора и придавала его поэтическим и музыкальным построениям протяжённость, жестоко испытывающую терпение слушателей, которые спешат к заключению. Вагнер, напротив, не торопится; он не хочет оказаться неподготовленным к моменту окончательного суда и просит публику не оставлять его одного в поисках истины. Нельзя сказать, что, поступая так, он ведёт себя как джентльмен: за его хорошими манерами рафинированного художника скрывается деспот, не позволяющий нам мирно насладиться хотя бы часом музыки и представления: он требует, чтобы мы, не моргнув глазом, присутствовали при его исповедовании грехов и вытекающих из этих исповедей последствиях. Сейчас ещё многие, в том числе среди знатоков вагнеровских опер, утверждают, что такой театр не актуален, что он не до конца использует собственные открытия и гениальная фантазия композитора растрачивается на плачевные, раздражающие длинноты. Может, и так; кто идёт в театр по одной причине, кто по другой; между тем в музыкальном спектакле не существует канонов (как, впрочем, нет их ни в одном искусстве), по меньшей мере канонов априорных, поскольку они всякий раз рождаются заново талантом художника, его культурой, его сердцем. Тот, кто, слушая Вагнера, скучает из-за длиннот и обилия подробностей в действии или описаниях, имеет полное право скучать, но он не может с такой же уверенностью утверждать, что настоящий театр должен быть совсем другим. Тем более что ещё худшими длиннотами начинены музыкальные спектакли от XVII века до наших дней.
Конечно, в вагнеровском театре есть нечто особое, неактуальное даже для своей эпохи. Сформировавшись в пору расцвета мелодрамы, когда консолидировались вокальные, музыкальные и сценические достижения этого жанра, Вагнер вновь предложил концепцию глобальной драмы с абсолютным превосходством легендарного, сказочного элемента, что было равносильно возврату к мифологическому и декоративному театру барокко, на сей раз обогащённому мощным оркестром и вокальной частью без прикрас, но ориентированному в том же направлении, что и театр XVII и начала XVIII века. Томления и подвиги персонажей этого театра, окружающая их сказочная обстановка и великолепный аристократизм находили в лице Вагнера убеждённого, красноречивого, блистательного приверженца. И проповеднический тон, и ритуальные элементы его опер восходят к театру барокко, в котором ораториальные проповеди и демонстрирующие виртуозность обширные оперные построения оспаривали пристрастия публики. С этим последним направлением легко связать легендарную средневековую героико-христианскую тематику, крупнейшим певцом которой в музыкальном театре был, безусловно, Вагнер. Здесь и в ряде других моментов, на которые мы уже указали, он, естественно, имел предшественников в эпоху романтизма. Но в старые модели Вагнер влил свежую кровь, наполнил их энергией и одновременно печалью, невиданными до тех пор, разве что в несравненно более слабых предвосхищениях: он привнёс жажду и муки свободы, свойственные Европе XIX века, в сочетании с сомнением в её достижимости. В этом смысле вагнеровские легенды становятся актуальной для нас вестью. С порывом великодушия сочетается в них страх, с восторгом — мрак одиночества, со звуковым взрывом — свёртывание звуковой мощи, с плавной мелодией — впечатление возврата на круги своя. Сегодняшний человек узнаёт себя в операх Вагнера, ему достаточно слышать их, а не видеть, он находит изображение собственных желаний, свою чувственность и пылкость, своё требование нового, жажду жизни, лихорадочной деятельности и, по контрасту, сознание бессилия, подавляющего всякое человеческое деяние. И он с восторгом безумия вбирает в себя «искусственный рай», создаваемый этими переливчатыми гармониями, этими тембрами, благоухающими, как цветы вечности.
Г. Маркези (в переводе Е. Гречаной)
http://belcanto.ru/wagner.html
Дата рождения
22.05.1813
Дата смерти
13.02.1883
Профессия
композитор, дирижёр, писатель
Страна
Германия

Анатолий Васильевич Луначарский
Советский гос. и обществ. деятель, публицист, критик, искусствовед, литературовед, драматург, переводчик. Академик АН СССР (1930). Чл. КПСС с 1895. Первый нар. комиссар просвещения (1917-29). В 1933 назначен послом в Испанию, но по пути в Мадрид скончался. Изучал философию и естествознание в Цюрихском ун-те. Вел революц. пропагандистскую работу с 17 лет, был видным деятелем большевистской партии. Участник Революции 1905-07 и Oкт. революции 1917, подвергался тюремным заключениями ссылкам. В 1906-17 был в эмиграции (Франция, Италия, Швейцария). Входил в состав редакции газ. "Вперед" и "Пролетарий", где работал вместе с В. И. Лениным, к-рый высоко ценил Л. как оратора-полемиста и, по свидетельству М. Горького, считал Л. "на редкость богато одарённой натурой". Ленин критиковал Л. за богостроительские идеи, отразившиеся в некоторых его работах 1904-11, выражал уверенность, что он освободится от увлечения эмпириокритицизмом.
Музыка занимала значит. место в деятельности Л., хотя спец. муз. образования он не получил. Л. хорошо знал музыкальное иск-во, общался с многими выдающимися композиторами и исполнителями, среди которых Ф. И. Шаляпин, Ж. Сигетти, А. Коутс, Н. Я. Мясковский, С. С. Прокофьев, Л. В. Собинов, Б. Л. Яворский, Б. В. Асафьев. Проводя марксистско-ленинские принципы в исследовании иск-ва, Л. явился основоположником сов. муз. эстетики. Его выступления в большой мере способствовали становлению советского музыковедения. Борясь с упрощением и вульгаризацией, Л. считал необходимым, чтобы музыковедческое исследование включало структурный и эстотич. анализы, всестороннее изучение особенностей муз. произв. Среди теоретич. проблем, в разработку к-рых Л. внёс существ. вклад, - применение марксистской теории познания к области музыки, интерпретация муз. стилей, эстетич. и социологич. критерии оценки муз. иск-ва. Им были даны блестящие характеристики ряда явлений классич. и совр. музыки.
Как гос. и партийный деятель Л. сыграл выдающуюся роль в строительстве сов. муз. культуры. Он отмечал всё новое и талантливое, что могло быть полезным для революции, роста социалистич. иск-ва, высказывался в пользу разнообразия художеств. творчества и свободного соревнования разных стилистич. течений. Активно выступал Л. в защиту классич. наследия, последовательно борясь против модернистского и пролеткультовского отрицания культуры прошлого. Важной была роль Л. в сохранении и развитии Большого т-ра в тяжёлые годы Гражд. войны. Л. участвовал в организации Муз. секции Гос. учёного совета, Муз. отдела Наркомпроса РСФСР, Российской филармонии, поддержал реформу муз. образования, содействовал организации симф. оркестров и струн. квартетов, Гос. коллекции редких и старинных муз. инструментов, развитию конц. деятельности внутри страны и междунар. муз. связей, учреждению фонда помощи молодым дарованиям. С инициативой Л. связано создание в Ленинграде центра музыковедч. исследований.
В своей первой работе о музыке - рецензии на кн. А. А. Берса "Что такое понимание музыки" (1903) Л. указывает на полезность книг, облегчающих массовой аудитории доступ к муз. культуре. Статья "Юношеские идеалы Рихарда Вагнера" (1906) посвящена социально-эстетич. проблемам: важной роли музыки в духовной жизни борющихся за свободу масс и великому значению революции для расцвета музыки; эту идею Л. развивал в более поздних выступлениях ("Путь Рихарда Вагнера", 1933, и др.). Осн. направление критич. статей Л. о музыке определялось стремлением "ближе подводить дилетанта из демократических кругов к интеллектуальному и эмоциональному осознанию открывающегося ему мира музыки". Большая их часть обращена к широкому кругу читателей. Этими же качествами отличаются речи, произнесённые Л. перед концертами или циклами концертов: "Народные концерты гос. оркестра", "Речь на первом представлении для рабочих в бывшем Мариинском театре", "Речь перед концертом для революционных моряков" (1918), "Рихард Штраус" (1920), "Бетховен", ""Гибель Фауста" Берлиоза", "О Скрябине" (1921), "Речь на концерте под управлением Оскара Фрида", "Три года работы квартета им. Страдивариуса" (1923), речи на конкурсах гармонистов (1926, 1928) и др. Л. писал краткие комментарии к оперным спектаклям ("Князь Игорь", 1920; "Золотой петушок" и "Сказка о царе Салтане", 1921). Особое место принадлежит его работам о Бетховене, творчество к-рого Л. считал одной из величайших муз. вершин, указывающих путь прогрессивному муз. творчеству ("Бетховен", "Ещё о Бетховене", 1921; "Бетховен и современность", 1927; "Что живо для нас в Бетховене", "Почему нам дорог Бетховен", 1929). О месте Бетховена в истории, о значении бетховенской традиции для современности говорится и в статьях Л., посв. Шопену, Веберу, Вагнеру, рус. композиторам 19 в. Блестящий пример конкретной историч. характеристики содержит ст. "Путь Рихарда Вагнера" (1933), в к-рой выясняются истоки пессимистич. мировоззрения композитора после поражения Революции 1848-49 в Германии. Л. как критик стремился постигнуть творчество композиторов в тесной связи с историч. эпохой, показать реальный источник их сильных и слабых сторон. Это качество Л. ярко выразилось в ст. "Н. А. Римский-Корсаков" (1933, с подзаголовком: "Музыкально-критическая фантазия к 25-летию со дня смерти"). Ряд статей (гл. обр. по поводу антрепризы С. П. Дягилева - 1913, 1914, 1927) содержит критику модернистского иск-ва.
Нек-рые работы Л. имеют более спец. характер. Среди них - "Танеев и Скрябин" (1925), в к-рой индивидуальные особенности творчества этих композиторов рассматриваются как отражение обществ. процессов пред- революционного периода, и выступление на Всесоюзной конференции по теории ладового ритма (1930), содержащее методологич. анализ теории ладового ритма Б. Л. Яворского. Последоват. защитник реализма в лит-ре, т-ре, изобразит. иск-ве, Л. не пользовался термином "реализм" применительно к музыке (за исключением муз. т-ра), предпочитая говорить о значимости муз. идей, запечатлевающих эпоху, о силе, ясности, психологич. правдивости их выражения ("Р. Штраус", 1920; "Ответ комсомольцам консерватории", 1926, и др.). При жизни Л. были изданы 2 сб. его статей: "В мире музыки" (1923) и "Вопросы социологии музыки" (1927).
Сочинения: В мире музыки. Статьи и речи, М., 1958, 1971; О театре и драматургии, Избр. статьи, т. 1-2, М., 1958; А. В. Луначарский. Неизданные материалы, М., 1970 (Литературное наследство, т. 82). Литература: Дрейден Сим., Музыка и революция. (Из высказываний А. В. Луначарского), "СМ", 1960, No 3; А. В. Луначарский о литературе и искусстве. Библ. указатель, 1902-1963, сост. К. Д. Муратова, Л., 1964; Цытович Т., А. В. Луначарский и проблемы изучения западноевропейской музыки, в сб.: Из истории зарубежной музыки, М., 1971, с. 5-18; Джорджадзе И., Луначарский - музыкальный критик, "Сабчота хеловнеба", 1973, No 4 (на груз. яз.); Lissa Z., Pogladу Anatola Lunaczarskiego na muzyke, в сб.: Polsko-rosyjskie miscellanea muzyczne, Кr., (1967).
И. А. Сац
Музыкальная энциклопедия в 6 томах
На протяжении всей жизни Л. проявлял интерес к балету. Автор мн. критич. и публицистич. статей на эту тему. Находясь в эмиграции (1904-17), присылал в журнал "Театр и искусство" корреспонденции о зарубежном искусстве (1911-15). Несколько "Парижских писем" Л. посвящено Русским сезонам за границей ("Елена Спартанская". Балетная буря, "Театр и искусство", 1912, No 22; Русские и немецкие новшества в Париже, там же, 1912, No 29, и в кн.: Театр и революция, М., 1924, с. 375-78; Русские спектакли в Париже, "Театр и искусство", 1913, No 23, и в кн.: Театр и революция, М., 1924, с. 431-37). Писал о балетах М. М. Фокина, новаторских поисках в балете Л. С. Бакста, А. Н. Бенуа, Н. К. Рериха, И. Ф. Стравинского, высказывал критич. замечания о В. Ф. Нижинском - постановщике балета "Послеполуденный отдых фавна" и восхищался Нижинским-танцовщиком. В целом миссию С. П. Дягилева - организатора Русских сезонов оценивал как плодотворную. После Окт. революции опубликовал "Путевые очерки" - о спектаклях дягилевской труппы, обосновавшейся за границей и оторвавшейся от творческой жизни России ("Развлекатель" позолоченной толпы, "Вечерняя Москва", 1927, 25 июня; "Новинки Дягилевского сезона", там же, 1927, 28 июня). В "Парижских письмах" в единый эстетич. ряд с Дягилевым Л. ставил Дункан, которую он считал родоначальницей совр. балета, подготовившей драматич. балет Фокина. Л. привлёк Дункан к организации в России школы физич. и эстетич. воспитания детей. Дункан - танцовщице и педагогу, Л. посвятил ряд статей и воспоминаний ("Наша гостья", "Известия", 1921, 24 августа; и в кн.: Театр и революция, М., 1924, с. 157-62; Воспоминания об Айседоре Дункан, в сб.: Гул земли, Л., 1928, с. 37-40, и др.).
Первый нарком просвещения Республики, Л. осуществлял руководство гос. театрами, находившимися в ведении Наркомпроса. Боролся за сохранение академич. театров оперы и балета и хореографич. училищ, выступал с критикой театр. концепций вульгарных социологов, утверждавших, что рус. балет есть специфич. порождение помещичьего режима, прихоть царского двора. Поддерживал балетмейстерские поиски К. Я. Голейзовского и Ф. В. Лопухова в академич. театрах.
Соч.: Оперно-балетный театр. Его роль и значение. [Из доклада о роли и значении академических театров], "Р. и т.", 1924, No 1; [О Большом театре], "Рабочий зритель", 1925, No 5; Почему мы сохраняем Большой театр, [Л.], 1925; К столетию Большого театра, в его кн.: О театре. Л., 1926, с. 48-58; Мое мнение, "Р. и т.", 1926, No 47; Как оздоровить Большой театр. О двух поколениях в нашем искусстве, "Вечерняя Москва", 1928, 21 мая; [О ГАБТе], "Современный театр", 1928, No. 21, с. 406-407; Новые пути оперы и балета, "Пролетарский музыкант", 1930, No 5, с. 4-10; No 6, с. 2-8.
Балет. Энциклопедия, СЭ, 1981
http://belcanto.ru/lunacharsky.html
Дата рождения
23.11.1875
Дата смерти
26.12.1933
Профессия
писатель
Страна
Россия, СССР

Русский писатель, философ, музыкальный теоретик, критик, учёный. Происходил из старинного дворянского рода. Образование получил в Московском университетском благородном пансионе (1816-22). Был одним из организаторов и председателем (1823-25) Общества любомудрия - первого в России философского кружка. В 1823 сблизился с В. К. Кюхельбекером, вместе с ним издавал альманах «Мнемозина» (1824-25), где опубликовал несколько статей по философии. Увлекаясь философскими идеями Ф. В. Шеллинга, пытался построить систему «философии музыки», частично реализовав свой замысел в трактатах «Опыт Теории Изящных Искусств, с особенным применением оной к Музыке» и «Гномы XIX столетия» (не завершены). Влияние идей декабризма (его двоюродный брат - поэт-декабрист А. И. Одоевский), а также сближение с А. С. Пушкиным, А. С. Грибоедовым, Д. В. Веневитиновым способствовало формированию демократических взглядов Одоевского на литературу и искусство.
В 1826-62 жил в Петербурге, затем снова в Москве, попеременно занимая высокие должности в министерствах внутренних дел, государственных имуществ, в Сенате и др. Служил в цензурном комитете (с 1826), с 1846 помощник директора Публичной библиотеки и директор Румянцевского музея в Петербурге (до перевода последнего в Москву), в 60-е гг. сенатор в Москве.
Дом Одоевского в Петербурге был одним из культурных центров русской столицы. В литературно-музыкальных вечерах участвовал М. И. Глинка, с которым Одоевского связывала дружба. Свидетельством их идейно-творческой близости явился совместный проект издания музыкального журнала в конце 30 - нач. 40-х гг. (не осуществлён). В этот период общался также с М. Ю. Лермонтовым, В. Г. Белинским, Н. В. Гоголем. С юных лет принимал участие в литературно-художественной жизни Москвы, затем Петербурга. Сотрудничал в журналах «Вестник Европы», «Московский телеграф» (руководитель отдела музыкального фельетона) и «Сын отечества» (до 1826), «Московский вестник» (1827-30), «Отечественные записки» (совместно с Белинским, 1839-1848), в пушкинском «Современнике» (с конца 30-х гг.), «Искре» (60-е гг.) и др.
С конца 50-х гг. усилилась общественная деятельность Одоевского. Он участвовал в организации РМО (был его почётным членом, входил также в состав Совещательной комиссии Петербургского, затем Московского отделения РМО), Петербургской и Московской консерваторий, в работе различных учебных заведений. Был одним из инициаторов бесплатного класса хорового пения при Московском отделении РМО (открыт в 1864).
В 60-е гг., выступая против засилья итальянской оперы, Одоевский активно боролся за создание в Москве постоянного русского оперного театра. Был в числе организаторов (совместно с А. Н. Островским, Н. Г. Рубинштейном, П. М. Садовским и др.) «Артистического кружка» (1865). С целью распространения и популяризации музыкально-теоретических знаний выступал с лекциями и докладами, издал «Музыкальную грамоту, или Основания музыки для немузыкантов» (1868), составлял методические пособия.
Один из просвещённых деятелей своего времени, Одоевский, помимо философии, литературы, музыки, обладал большими знаниями в области точных, естественных и прикладных наук. Писал о юриспруденции, математике, физике, географии, истории, педагогике, финансах, медицине и др. Был также одним из первых популяризаторов научных знаний в народе. С этой целью издавал совместно с А. П. Заблоцким-Десятковским журнал для крестьян «Сельское чтение» (статьи Одоевского в увлекательной форме излагали начатки химии, физики, арифметики, истории).
Однако среди его многообразных интересов и влечений главное место занимали литература и музыка. Одоевскому принадлежит видное место в развитии русской литературы. О его литературном таланте положительно отзывались Пушкин, Кюхельбекер, Белинский, Гоголь. Одним из первых в русской художественной литературе обратился к темам музыкального творчества и образам музыкантов («Последний квартет Бетховена», 1831; «Себастьян Бах», 1835).
Литературный критик и публицист, Одоевский сыграл выдающуюся роль в борьбе за признание комедии Грибоедова «Горе от ума», в конце 40-50-х гг. был в числе первых, высоко оценивших творчество Гоголя, А. Н. Островского, M. E. Салтыкова-Щедрина.
Музыка - одна из наиболее постоянных и существенных сторон творческой деятельности Одоевского. Ещё в годы учёбы в пансионе он прославился как композитор и пианист. Его музыкальным руководителем был преподаватель музыки Д. И. Шпревиц (Шпревич). В 20-х гг. в Петербурге Одоевский брал уроки фортепианной игры у Дж. Филда. По некоторым сведениям, в 1826-27 занимался теорией музыки и композицией у И. Г. Миллера.
Сочинения Одоевского - органные фантазии, фуги, каноны и др. - обнаруживают дарование композитора-полифониста. Был автором музыки к водевилям («Жизнь холостого», 1825), аранжировал музыку из оперы «Отелло» Россини для драматического спектакля (1836, Александринский театр).
Одоевский - один из основоположников русского классического музыковедения. Огромен его вклад в историю и теорию музыки: работы о творчестве русских и зарубежных композиторов и исполнителей, заметки и рецензии о текущей концертной жизни Москвы и Петербурга, исследования в области русской народной музыки, древне-русского церковного пения, музыкальной педагогики и др. (часто печатался под псевд.: О. О. О., К. В. О., Аб. Ир., W. W., Ь. Ъ. Й., Любитель музыки и др.).
Традиции передовой русской литературы, нашедшие место в литературно-публицистическом творчестве Одоевского, в известной степени определили основную идейную направленность его музыкально-критических статей - глубокое понимание народности и общественно-воспитательной роли искусства.
Одоевский теоретически обосновал реалистические принципы русской музыкальной классики. Ближайший друг и вдохновитель многих русских музыкантов (в числе их - А. Н. Верстовский, А. А. Алябьев, М. И. Глинка, А. С. Даргомыжский, A. Н. Серов), Одоевский вместе с ними участвовал в становлении и развитии русской национальной композиторской школы, способствовал утверждению мирового значения отечественной музыки.
Уже статьи 20-х гг. охватывают широкий круг явлений. Одоевский освещает музыкальную жизнь Москвы и Петербурга, полемизируя с противниками русской музыки (отстаивает творчество Верстовского и Алябьева). Расцвет музыкально-критической деятельности Одоевского (30-е гг.) связан с творчеством Глинки. Одоевский первым дал исторически прозорливую и верную оценку Глинке как композитору, который «начал новый период в искусстве - период русской музыки». В статьях, посвященных операм «Иван Сусанин» и «Руслан и Людмила», сформировалась центральная проблема классической русской критики - проблема народности как цельного и глубокого выражения народного характера. Высоко оценил Одоевский и симфонические произведения Глинки. Большое внимание уделил Одоевский творчеству Даргомыжского, М. А. Балакирева (50-е гг.), Серова (60-е гг.), с теплотой отзывался о первых произведениях П. И. Чайковского и Н. А. Римского-Корсакова. Одоевскому принадлежат также работы о творчестве И. С. Баха, Л. Бетховена, B. А. Моцарта, Й. Гайдна, К. М. Вебера. Он высоко оценил искусство современных ему зарубежных композиторов (Г. Берлиоза, Ф. Листа и др.), высказал верные критические замечания об оперном стиле Р. Вагнера.
Одоевский много сделал для утверждения и развития в России профессионального исполнительского искусства. Выступая против бессодержательной виртуозности, он пропагандировал мастерство талантливых отечественных и зарубежных музыкантов. Эстетические воззрения Одоевского в некоторых случаях не лишены известной односторонности. Например, изучая старинный пласт русской песни, Одоевский в то же время недооценивал городскую песенно-романсовую культуру, а также связанное с ней творчество Д. Н. Кашина, А. Л. Гурилёва, А. Е. Варламова. Одоевский несколько преувеличивал художественные достоинства опер Серова (в частности, «Рогнеды»); чрезмерная критичность присуща его суждениям об итальянской опере (Дж. Верди, В. Беллини, Дж. Россини), что было вызвано сложностью общественных условий, в которых протекала борьба за утверждение русской национальной композиторской школы.
Одоевский внёс также большой вклад в развитие русской музыкальной теории. Он поставил сложные вопросы мелодического, ладового и ритмического своеобразия народной песни - важнейшего источника русской классической музыки. Много (особенно в 60-е гг.) занимался историей, теорией и палеографией древне-русского певческого искусства и знаменной нотации (с 1862 творчески общался с Д. В. Разумовским, готовил материалы к 1-му Археологическому съезду). Собрал ценную коллекцию древне-русских певческих рукописей, сборников народных песен. Одним из первых рассматривал русскую народную песню и древне-русскую церковную музыку как явления, сложившиеся на единой мелодической и ладовой основе. Им написаны также статьи о музыке (в т. ч. по теории) для «Энциклопедического лексикона» А. А. Плюшара (т. 7-14, 1836-38) и «Энциклопедического словаря, составленного русскими учеными и литераторами» (1861). Одоевский переработал и дополнил «Музыкальную терминологию» А. Гарраса (изд. под назв.: «Карманный музыкальный словарь. Второе издание музыкальной терминологии А. Гарраса, исправленное и умноженное», 1866), опубликовал письма Глинки («Русский архив», 1869, т. 2, стлб. 341-48); с ним советовался Разумовский при написании книги «Церковное пение в России» (вып. 1-3, М., 1867-69).
Увлекаясь музыкальными опытами и изобретениями, Одоевский сконструировал орган «Себастьянон» (кон. 40 - нач. 50-х гг.) и 19-ступенный энгармонический клавесин. Труды Одоевского оказали большое и плодотворное воздействие на дальнейшее развитие музыкальной науки. В сфере влияния его идей формировалась деятельность крупнейших музыкальных критиков и учёных 2-й половины 19 в. - А. Н. Серова, Г. А. Лароша. Горячий поборник творчества Глинки, Одоевский заложил, в частности, фундамент русской научной глинкианы.
Сочинения: К редактору Вестника Европы, «Вестник Европы», 1822, No 8, с. 313-17; Несколько слов о кантатах Верстовского (письмо к редактору), там же, 1824, No 1, с. 64-69; О музыке в Москве и о московских концертах в 1825 году, «Прибавление к Московскому телеграфу», 1825, No 8, с. 129-37; Последний квартет Бетховена, в сб.: Северные цветы на 1831 год, СПБ, 1830, с. 101-19; Дон-Жуан, опера Моцарта, представленная на Александрийском театре 22 октября, в бенефис г-жи Карл, «Северная пчела», 1833, No 245; Себастьян Бах, «Московский наблюдатель», 1835, ч. 2, [май, кн. 1], с. 55-112; то же, в кн.: Соч. князя В. Ф. Одоевского, ч. 1 - Русские ночи, СПБ, 1844 (с авторскими исправлениями и доп.); Смесь [о 9-й симфонии Бетховена в связи с исполнением в концерте Филармонич. общества], «Северная пчела», 1836, No 55; Письмо к любителю музыки об опере г. Глинки: Жизнь за царя, там же, 1836, No 280; Второе письмо к любителю музыки об опере Глинки: Жизнь за царя, или Сусанин, там же, 1836, No 287-88; то же, «РМГ», 1903, No 16, стлб. 437-43; О новой сцене в опере «Жизнь за царя», соч. М. И. Глинки, «Литературные прибавления к Русскому инвалиду», 1837, No 41; Еще о представлении «Нормы», там же, 1837, No 43; [О скрипачах-гастролерах Вьётане, Липиньском, Арто, Уле Булле], там же, 1838, No 12; Письма в Москву о петербургских концертах, «Спб. ведомости», 1839, No 25, 41, 48, 50, 56, 59, 69; Реквием Берлиоза в концерте г. Ромберга, там же, 1841, No 48; «Руслан и Людмила», там же, 1842, No 260; Записки для моего праправнука о литературе нашего времени и о прочем (письмо г. Бичева - Руслан и Людмила, опера Глинки), «Отечественные записки», 1843, т. 26, No 2 (Смесь), с. 94-100; Последний концерт Рубинштейнов, «Русский инвалид», 1844, No 69; Замечательный концерт г-на Л. Маурера, сегодня, в среду, 28 марта, в Большом театре [о музыке Глинки и Бетховена], там же, 1845, No 69; Берлиоз в Петербурге, «Спб. ведомости», 1847, No 49; Концерт Берлиоза в Петербурге (письмо к М. И. Глинке), там же, 1847, No 51; то же, «РМГ», 1903, No 49, стлб. 1213-17; О Русских концертах Общества посещения бедных в музыкальном отношении [о симф. произв. Глинки], «Спб. ведомости», 1850, No 80; Письмо кн. В. Ф. Одоевского к издателю об исконной великорусской музыке, в сб.: Калики перехожие. Сб. стихов и исследование П. Бессонова, ч.2, вып. 5, 1863, с. I-XI; Старинная песня, «Русский архив», 1863, вып. 2, стлб. 107-11; Вагнер в Москве, «Современная летопись. Воскресные прибавления к Московским ведомостям», 1863, No 8; Рихард Вагнер и его музыка, там же, 1863, No 11, с. 11-16; Заметка о пении в приходских церквах, «День», 1864, No 4; Из бумаг князя В. Ф. Одоевского. Примечание к письму М. И. Глинки к В. Ф. Одоевскому (1846-1849) [о фактах, связанных с первой пост. «Ивана Сусанина»], «Русский архив», 1864, No 7-8, стлб. 841-42; Бесплатный класс простого хорового пения Русского музыкального общества в Москве, «День», 1864, No 46; К делу о церковном пении, «Домашняя беседа», 1866, вып. 27 и 28; Музыкальная грамота или Основания музыки для не-музыкантов, вып. 1, М., 1868: Лучше поздно, нежели никогда [о постановке «Руслана и Людмилы» в Москве], «Московские ведомости», 1868, No 19; Перехваченные письма, «Современные известия», 1868, No 99; Письма М. И. Глинки к К. А. Булгакову. Предисл. [В. Ф. Одоевского к истории творч. взаимоотношений О. и Глинки], «Русский архив», 1869, т. 2, стлб. 341-48; Краткие заметки о характеристике русского церковного православного пения, в кн.: Труды первого Археологического съезда в Москве, 1869, т. 2, М., 1871, с. 476-80; Различие между ладами (Tonarten, tons) и гласами (Кirchen-tonarten, tons d'йglise), там же, с. 481-84; Мирская песня, написанная на восемь гласов крюками с киноварными пометами, там же, с. 484-91; Новые материалы для биографии М. И. Глинки. Два письма князя В. Ф. Одоевского с примечаниями В. В. Стасова, «ЕИТ», 1894, сезон 1892-1893; Избр. муз.-критич. статьи, М. - Л., 1951; Статьи о М. И. Глинке, М., 1953; Лагруа в роли Донны Анны [о драматургии оперы «Дон Жуан» Моцарта и трактовке образа Донны Анны], «СМ», 1955, No 10; Музыкально-литературное наследие, общая ред., вступ. ст. и прим. Г. Б. Бернандта, М., 1956.
http://belcanto.ru/odoyevsky.html

Композитор и музыковед, фольклорист и муз.-обществ. деятель. Чл. Корол. академии изящных иск-в (1894). Ведущий деятель Ренасимьeнто. Муз. образование получил под рук. X. А. Нина-и-Серра, будучи певчим в Тортосском соборе. Писал музыку с 15 лет; как муз. критик выступал с 1867. В 1873-74 - 2-й дирижёр опереточной труппы в Барселоне, где работал и позднее (1882-94 и 1904-22). Основал изд-во для публикации совр. духовной музыки и еженедельный журн. "Notas musicales у literarias" (оба существовали лишь в течение 1 года). В 1888-96 редактор осн. им издания "Ilustra-cion musical Hispano-Americana". В 1895-1903 преподавал в Мадридской консерватории, читал лекции в зале "Атенео". Среди учеников - И. Альбенис, Э. Гранадос, М. де Фалья. С 1904 руководил изд-вом "А. Вйдаль-и-Лимон". В историю музыки вошёл как организатор и идейный руководитель движения за возрождение нац. муз: культуры, программу к-рого изложил в манифесте "За нашу музыку" ("Рог nuestra musica" - предисловие к оперной трилогии "Пиренеи", 1891, не завершена). Развивая идеи испан. музыковеда 18 в. А. Эксимено, считавшего нар. песню основой муз. художеств. системы каждого народа, П. видел путь возрождения испан. музыки в гармонич. сочетании опоры муз. фольклора с развитием нац. художественных традиций 16-18 вв. Важное значение имели его публикации соч. А. Кабесона, Т. Л. де Виктории, К. Моралеса в сб. "Испанская школа духовной музыки" ("Hispaniae schola musicae sacrae", t. 1-8, 1894-96) и "Антологии классических испанских органистов" ("Antologia de organistes clбsicos espaсoles", t. 1-2, 1908), полн. собр. соч. Т. Л. де Виктории (т. 1-8, 1902-12). Гармонизации мелодий в составленном П. сб. нар. испан. песен 13-18 вв. ("Cancionero musical popular espaсol", t. 1-4, 1918-22) отличаются глубиной проникновения в сущность нац. муз. фольклора. Он стремился с помощью освоения наследия испан. классиков 16 в. и использования нар. мелодий как основы муз. творчества поднять проф. нац. музыку до уровня передовых европ. композиторских школ, среди к-рых особенно высоко ценил русскую (считал её образцом для подражания в отношении творч. использования муз. фольклора и выражения нац. характера). В противоположность представителям т. н. регионализма, ограничивавшимся простым цитированием нар. мелодий и не владевшим совр. технич. приёмами письма, П. призывал к глубинному освоению скрытого в нар. мелосе гармонич. и ладового своеобразия. Решение этой задачи он связывал с овладением совр. средствами выразительности, внедрением достижений новейших школ разл. стран. Впервые с творчеством П. рус. музыкантов познакомил Ц. А. Кюи, к-рый поместил в журн. "Артист" (1894, No 41) его "Песню о звезде" из оперы "Пиренеи" и дал высокую оценку творчеству композитора. П. опубликовал статью об испан. музыке в России (газ. "La Vanguardia", 1910) и очерк о М. И. Глинке в Гранаде (рус. пер. в сб.: М. И. Глинка, М., 1958, с. 106-108).
Сочинения: оперы - Квазимодо (по В. Гюго, 1875, Барселона), Мазепа (1881, Мадрид), Клеопатра (1881, Мадрид) Тассо в Ферраре (Il Tasso a Ferrara, 1881, Мадрид), Пиренеи (Els Pireneus, 1902, т-р Лицей, Барселона; 3 драмы с прологом), Маргинала (1905, Барселона; переработана из кантаты); сарсуэлы - Люк-Лак (Lluch-Llach), Он и она (Elis y elles), Истина и ложь (La vertitad у la mentida), Стража (La guardiola); для солистов, хора и opк. - месса, реквием, Stabat Mater; камерно-инстр. ансамбли - струн. квартет (1878), струн. квинтет Гальярда (1879); соч. для фп.; песня в т. ч. циклы Ночи Испании (Noches de Espaсa, 1871), Весна (La primavera, 12 песен, 1880), Андалусийские ветры (Aires andaluces, 1889), Запахи земли (Aires de la tierra, 1889).
Литературные сочинения: Gramatica musical, Barcelona, 1872; Los musicos espaсoles antiguos y modernos en sus libros, Barcelona, 1881; Diccionario tйcnico de la musica, Barcelona, 1894; Diccionario biografico y bibliogrбfico de musicos y escritores de musica espaсoles, Portugueses y hispano-americanos antiguos y modernos, Barcelona, 1894-97; Teatro lirico Espafiol anterior al siglo XIX, T. 1-5, La Corufla, 1897-98; Prбctices preparatories de instrumentacion, Barcelona, 1902; Documents pour servir а l'histoire des origines du Thйвtre musical, P., 1908; La canзo popular catalana, Barcelona, 1906; Musicalerнas, Valencia, 1906; Barcelona Gatаlech de la Biblioteca musical de la Disputacio de Barcelona, v. 1-2, Barcelona, 1908-09; Musicos contemporвnйos y de otros tiempos, P., 1910; Jornadas de arte, P., 1911; Orientaciones, P., 1911; P. A. Eximeno, Madrid, 1920.
Литература: Кузнецов К., Из истории испанской музыки, "СМ", 1936, No 11; его же, Из истории испанской музыки. Этюды 3-5, "Музыка", 1937, No 23, 29, 32; Оссовский A., Очерк истории испанской музыкальной культуры, в его кн.: Избр. статьи, воспоминания, Л., 1961, с. 227-88; Fа1lа М., Felipe Pedrell, "RM", 1923, febr. (рус. пер. - Фалья M. де, Фелипе Педрель, в его кн.: Статьи о музыке и музыкантах, М., 1971); Mitjana y Gordon R., La musica contemporвnea en Espaсa y Felipe Pedrell, Mбlaga - Madrid, 1901; Al Maestro Pedrell. Escritos heortбsticos, Tortosa, 1911; Angles H., La musica espafiola, desde la edad media hasta nuestras dias. Catalogo de la exposicion historica celebrada en commemoraciуn del primer centenarlo del nacimiento del maestro Felipe Pedrell, 18 mayo - 25 Junio 1941, Barcelona, 1941.
M. A. Вайсборд
http://belcanto.ru/pedrell.html
Дата рождения
19.02.1841
Дата смерти
19.08.1922
Профессия
композитор, писатель
Страна
Испания

...Надо его любить с тем нежным почтением, которое сохраняется по отношению к предкам, немного неприятным, но умевшим так красиво говорить правду.
К. Дебюсси
Жан Филипп Рамо (Jean-Philippe Rameau)
Ставший знаменитым лишь в зрелые годы, Ж. Ф. Рамо так редко и скупо вспоминал о своем детстве и юности, что даже его жена почти ничего об этом не знала. Лишь по документам и отрывочным воспоминаниям современников мы можем восстановить путь, приведший его на парижский Олимп. День его рождения неизвестен, а крещен он был 25 сентября 1683 г. в Дижоне. Отец Рамо работал церковным органистом, и первые уроки мальчик получил от него. Музыка сразу стала его единственной страстью. В 18 лет он отправился в Милан, но вскоре вернулся во Францию, где вначале странствовал с бродячими труппами в качестве скрипача, потом служил органистом в ряде городов: Авиньоне, Клермон-Ферране, Париже, Дижоне, Монпелье, Лионе. Так продолжалось до 1722 г., когда Рамо выпустил в свет свой первый теоретический труд — «Трактат о гармонии». О трактате и его авторе заговорили в Париже, куда Рамо переехал в 1722 или в начале 1723 г.
Человек глубокий и искренний, но совершенно не светский, Рамо приобрел среди выдающихся умов Франции как приверженцев, так и противников: Вольтер называл его «нашим Орфеем», но Руссо, поборник простоты и естественности в музыке, резко критиковал Рамо за «ученость» и «злоупотребление симфониями» (по свидетельству А. Гретри, враждебность Руссо была вызвана чрезмерно прямодушным отзывом Рамо о его опере «Галантные музы»). Решившись выступить на оперном поприще лишь почти в пятидесятилетнем возрасте, Рамо с 1733 г. стал ведущим оперным композитором Франции, не оставляя также научную и педагогическую деятельность. В 1745 г. он получил звание придворного композитора, а незадолго до смерти — дворянство. Однако успех не заставил его изменить своей независимой манере держаться и высказываться, из-за чего Рамо прослыл чудаком и нелюдимом. Столичная газета, отзываясь на кончину Рамо — «одного из знаменитейших музыкантов Европы», — сообщала: «Он умер со стойкостью. Разные священники не могли ничего от него добиться; тогда появился священник... долго разглагольствовал так, что больной... с яростью воскликнул: „Кой черт пришли вы сюда петь мне, господин священник? У вас фальшивый голос!“» Оперы и балеты Рамо составили целую эпоху в истории французского музыкального театра. Его первая опера «Самсон» на либретто Вольтера (1732) не была поставлена из-за библейского сюжета. С 1733 г. произведения Рамо шли на сцене Королевской академии музыки, вызывая восхищение и споры. Связанный с придворной сценой, Рамо был вынужден обращаться к сюжетам и жанрам, унаследованным от Ж. Б. Люлли, но трактовал их по-новому. Поклонники Люлли критиковали Рамо за смелые нововведения, а энциклопедисты, выражавшие эстетические запросы демократической публики (особенно Руссо и Дидро), за верность жанру «версальской оперы» с ее аллегоризмом, царственными героями и сценическими чудесами: все это казалось им живым анахронизмом. Гениальное дарование Рамо определило высокие художественные достоинства его лучших произведений. В музыкальных трагедиях «Ипполит и Арисия» (1733), «Кастор и Поллукс» (1737), «Дардан» (1739) Рамо, развивая благородные традиции Люлли, прокладывает путь к будущим открытиям К. В. Глюка, сумевшего возвратить античным сюжетам их первозданную строгость и страстность.
Проблематика оперы-балета «Галантная Индия» (1735) созвучна идеям Руссо о «естественном человеке» и воспевает любовь как силу, объединяющую все народы на свете. Опера-балет «Платея» (1735) сочетает в себе юмор, лирику, гротеск и иронию. Всего Рамо создал около 40 сценических произведений. Качество либретто в них нередко было ниже всякой критики, однако композитор в шутку говорил: «Дайте мне „Голландскую газету“, и я положу ее на музыку». Но к себе как к музыканту он относился очень требовательно, считая, что оперному композитору надо знать и театр, и человеческую натуру, и всевозможные характеры; разбираться и в танце, и а пении, и в костюмах. И живая красота музыки у Ра-мо обычно одерживает победу над холодным аллегоризмом или придворной пышностью традиционных мифологических сюжетов. Мелодика арий отличается яркой выразительностью, оркестр подчеркивает драматические ситуации и живописует картины природы и сражений. Но Рамо не ставил перед собой задачу создания целостной и оригинальной оперной эстетики. Поэтому успех оперной реформы Глюка и спектаклей эпохи французской революции обрек сочинения Рамо на длительное забвение. Лишь в XIX-XX вв. гениальность музыки Рамо вновь была осознана; ею восхищались К. Сен-Санс, К. Дебюсси, М, Равель, О. Мессиан.
Значительная область творчества Рамо — клавесинная музыка. Композитор был выдающимся исполнителем-импровизатором, 3 выпуска его пьес для клавесина (1706, 1722, ок. 1728) включали 5 сюит, в которых танцевальные пьесы (аллеманда, куранта, менуэт, сарабанда, жига) чередовались с характеристическими, имевшими выразительные названия («Нежные жалобы», «Беседа муз», «Дикари», «Вихри» и др.). По сравнению с клавесинным письмом Ф. Куперена, прозванного за свое мастерство еще при жизни «великим», стиль Рамо более броский и театральный. Уступая иногда Куперену в филигранной утонченности деталей и хрупкой переливчатости настроений, Рамо в лучших своих пьесах достигает не меньшей одухотворенности («Перекликание птиц», «Крестьянка»), взволнованной пылкости («Цыганка», «Принцесса»), тонкого сочетания юмора и меланхолии («Курица», «Хромуша»). Шедевром Рамо является Гавот с вариациями, в котором изысканная танцевальная тема постепенно обретает гимническую суровость. В этой пьесе словно бы схвачено духовное движение эпохи: от утонченной поэзии галантных празднеств на картинах Ватто к революционному классицизму полотен Давида. Помимо сольных сюит, Рамо написал 11 концертов для клавесина с сопровождением камерных ансамблей.
Современникам Рамо стал известен сначала как музыкальный теоретик, а потом уже как композитор. Его «Трактат о гармонии» содержал ряд блестящих открытий, заложивших основы научной теории гармонии. С 1726 по 1762 гг. Рамо опубликовал еще 15 книг и статей, в которых излагал и отстаивал свои взгляды в полемике с противниками, возглавляемыми Руссо. Академия наук Франции высоко оценила труды Рамо. Популяризатором его идей стал другой выдающийся ученый — Д’Аламбер, а Дидро написал повесть «Племянник Рамо», прообразом героя которой стал реально существовавший Жан-Франсуа Рамо, сын брата композитора Клода.
Возвращение музыки Рамо в концертные залы и на оперные сцены началось только в XX в. и в первую очередь благодаря усилиям французских музыкантов. Напутствуя слушателей премьеры оперы Рамо «Ипполит и Арисия», К. Дебюсси писал в 1908 г.: «Не будем бояться показать себя ни слишком почтительными, ни слишком растроганными. Прислушаемся к сердцу Рамо. Никогда не было голоса более французского...»
Л. Кириллина
Родился в семье органиста; седьмой из одиннадцати детей. В 1701 году решает посвятить себя музыке. После короткого пребывания в Милане становится руководителем капеллы и органистом сначала в Авиньоне, затем — Клермон-Ферране, Дижоне, Лионе. В 1714 году переживает тяжелую любовную драму; в 1722 году публикует «Трактат о гармонии», что позволило ему получить давно желанную должность органиста в Париже. В 1726 году женится на Мари-Луизе Манго из семьи музыкантов, от которой у него будет четверо детей. С 1731 года дирижирует частным оркестром знатного сановника Александра де Ла Пуплиньера, любителя музыки, друга художников и интеллектуалов (и, в частности, Вольтера). В 1733 году представляет оперу «Ипполит и Арисия», вызвав бурную полемику, возобновленную в 1752 году благодаря Руссо и Д'Аламберу.
Основные оперы:
«Ипполит и Арисия» (1733), «Галантная Индия» (1735—1736), «Кастор и Поллукс» (1737, 1154), «Дардан» (1739, 1744), «Платея» (1745), «Храм Славы» (1745—1746), «Зороастр» (1749—1756), «Абарис, или Бореады (1764, 1982).
По меньшей мере за пределами Франции театр Рамо еще предстоит узнавать. Существуют препятствия на этом пути, связанные с характером музыканта, с его особой судьбой как автора театральных произведений и отчасти не поддающимся определению талантом, то опирающимся на традицию, то очень раскованным в поисках новых гармоний и особенно новой оркестровки. Другая трудность состоит в характере театра Рамо, изобилующего длинными речитативами и аристократическими танцами, величавыми даже в своей непринужденности. Его склонность к серьезному, соразмерному, обдуманному, к музыкальному и драматическому языку, почти никогда не становящемуся импульсивным, его предпочтение подготовленных мелодических и гармонических оборотов — все это придает действию и выражению чувств монументальность и церемониальность и как бы даже превращает персонажей в фон.
Но это лишь первое впечатление, не принимающее в расчет драматических узлов, в которых взор композитора устремляется на персонажа, на ту или иную ситуацию и высвечивает их. В эти моменты вся трагическая сила великой французской классической школы, школы Корнеля и в еще большей степени Расина, оживает вновь. С таким же тщанием декламация моделируется на основе французского языка — эта черта сохранится вплоть до Берлиоза. В области мелодики ведущее место занимают ариозные формы, от гибко-нежных до неистовых, благодаря которым утвердился язык французской оперы-сериа; здесь Рамо предвосхищает композиторов конца века — таких, как Керубини. А некоторая приподнятость воинственных хоров воинов может напомнить Мейербера. Поскольку Рамо предпочитает мифологическую оперу, постольку он начинает закладывать основы «большой оперы», в которой мощь, величие и разнообразие должны сочетаться с хорошим вкусом в том, что касается стилизации, и с красотой декораций. Оперы Рамо включают хореографические эпизоды в сопровождении зачастую прекрасной музыки, имеющей описательную драматургическую функцию, что придает спектаклю очарование и привлекательность, предвосхищая некоторые очень современные решения, близкие Стравинскому.
Проживший больше половины своих лет вдали от театра, Рамо возродился к новой жизни, когда был призван в Париж. Его ритм меняется. Он женится на очень молодой женщине, выступает в театральных периодических изданиях с научными трудами, и от его позднего «брака» рождается французская опера будущего.
Г. Маркези (в переводе Е. Гречаной)
Дата рождения
25.09.1683
Дата смерти
12.09.1764
Профессия
композитор, писатель
Страна
Франция
http://belcanto.ru/rameau.html

Танеев был велик и гениален своей нравственной личностью и своим исключительно священным отношением к искусству.
Л. Сабанеев
Сергей Танеев (Sergey Taneyev)
В русской музыке рубежа веков С. Танеев занимает совершенно особое место. Выдающийся музыкально-общественный деятель, педагог, пианист, первый в России крупный ученый-музыковед, человек редких нравственных достоинств, Танеев был признанным авторитетом в культурной жизни своего времени. Однако главное дело его жизни, композиторское творчество, далеко не сразу нашло подлинное признание. Причина не в том, что Танеев — новатор-радикал, заметно опередивший свою эпоху. Напротив, многое в его музыке воспринималось современниками как устаревшее, как плод «профессорской учености», сухой кабинетной работы. Странным и несвоевременным казался интерес Танеева к старым мастерам, к И. С. Баху, В. А. Моцарту, удивляла приверженность классическим формам и жанрам. Лишь позднее пришло понимание исторической правоты Танеева, искавшего для русской музыки прочной опоры в общеевропейском наследии, стремившегося к универсальной широте творческих задач.
Среди представителей старинного дворянского рода Танеевых встречались музыкально одаренные любители искусств — таким был и Иван Ильич, отец будущего композитора. В семье поддерживали рано обнаружившийся талант мальчика, и в 1866 г. он был определен в только что открывшуюся Московскую консерваторию. В ее стенах Танеев становится учеником П. Чайковского и Н. Рубинштейна — двух крупнейших деятелей музыкальной России. Блестящее окончание консерватории в 1875 г. (Танеев первым в ее истории был удостоен Большой золотой медали) открывает перед молодым музыкантом широкие перспективы. Это и разнообразная концертная деятельность, и преподавание, и углубленная композиторская работа. Но прежде Танеев совершает поездку за рубеж.
Пребывание в Париже, соприкосновение с европейской культурной средой оказало сильнейшее воздействие на восприимчивого двадцатилетнего художника. Танеев предпринимает суровую переоценку достигнутого им на родине и приходит к выводу о недостаточности своего образования, как музыкального, так и обще- гуманитарного. Наметив твердый план, он начинает упорную работу над расширением кругозора. Работа эта продолжалась всю жизнь, благодаря чему Танеев смог стать вровень с образованнейшими людьми своего времени.
Та же планомерная целеустремленность присуща и композиторской деятельности Танеева. Он желал практически овладеть сокровищами европейской музыкальной традиции, переосмыслить ее на родной русской почве. Вообще, как полагал молодой композитор, русской музыке недостает исторической укорененности, она должна усвоить опыт классических европейских форм — прежде всего полифонических. Ученик и последователь Чайковского, Танеев находит свой собственный путь, синтезирующий романтический лиризм и классицистскую строгость выражения. Это сочетание очень существенно для стиля Танеева, начиная с самых ранних опытов композитора. Первой вершиной здесь стало одно из лучших его произведений — кантата «Иоанн Дамаскин» (1884), положившая начало светской разновидности этого жанра в русской музыке.
Хоровая музыка — важная часть наследия Танеева. Композитор понимал хоровой жанр как сферу высокого обобщения, эпоса, философского размышления. Отсюда крупный штрих, монументальность его хоровых композиций. Естествен и выбор поэтов: Ф. Тютчев, Я. Полонский, К. Бальмонт, в стихах которых Танеев подчеркивает образы стихийности, грандиозности картины мира. И есть некая символичность в том, что творческий путь Танеева обрамлен двумя кантатами — лирически-проникновенным «Иоанном Дамаскином» по поэме А. К. Толстого и монументальной фреской «По прочтении псалма» на ст. А. Хомякова, итоговым произведением композитора.
Ораториальность присуща и самому масштабному созданию Танеева — оперной трилогии «Орестея» (по Эсхилу, 1894). В своем отношении к опере Танеев идет как бы против течения: при всех несомненных связях с русской эпической традицией («Руслан и Людмила» М. Глинки, «Юдифь» А. Серова) «Орестея» находится вне ведущих тенденций оперного театра своего времени. Индивидуальное интересует Танеева как проявление всеобщего, в древнегреческой трагедии он ищет то, что он вообще искал в искусстве — вечное и идеальное, нравственную идею в классически совершенном воплощении. Тьме преступлений противостоит разум и свет — центральная идея классического искусства по-новому утверждается в «Орестее».
Тот же смысл несет и Симфония до минор — одна из верший русской инструментальной музыки. Танеев достиг в симфонии подлинного синтеза русской и европейской, прежде всего бетховенской традиции. Концепция симфонии утверждает победу ясного гармонического начала, в котором разрешается суровый драматизм 1 части. Циклическое четырехчастное строение произведения, композиция отдельных частей опираются на классические принципы, трактованные весьма своеобразно. Так, идея интонационного единства превращается у Танеева в метод разветвленных лейтмотивных связей, обеспечивающих особую спаянность циклического развития. В этом ощущается несомненное влияние романтизма, опыта Ф. Листа и Р. Вагнера, интерпретированного, однако, в условиях классически ясных форм.
Очень существен вклад Танеева в области камерно-инструментальной музыки. Русский камерный ансамбль обязан ему своим расцветом, во многом обусловившим дальнейшее развитие жанра в советское время в творчестве Н. Мясковского, Д. Шостаковича, В. Шебалина. Дарование Танеева как нельзя лучше отвечало строю камерного музицирования, которому присущ, по словам Б. Асафьева, «свой уклон содержания, особенно в сферу возвышенно-интеллектуальную, в область созерцания и размышления». Строгий отбор, экономия выразительных средств, отточенность письма, необходимые в камерных жанрах, всегда оставались идеалом для Танеева. Полифония, органичная для стиля композитора, находит широчайшее применение в его струнных квартетах, в ансамблях с участием фортепиано — Трио, Квартете и Квинтете, одном из совершеннейших созданий композитора. Исключительно мелодическое богатство ансамблей, особенно их медленных частей, гибкость и широта развития тематизма, близкие свободным, текучим формам народной песни.
Мелодическое разнообразие свойственно романсам Танеева, многие из которых завоевали широкую популярность. И традиционно-лирический, и картинный, повествовательно-балладный типы романса равно близки индивидуальности композитора. Требовательно относясь к картину поэтического текста, Танеев полагал слово определяющим художественным элементом целого. Примечательно, что он одним из первых начал называть романсы «стихотворениями для голоса и фортепиано».
Высокий интеллектуализм, присущий натуре Танеева, наиболее непосредственно выразился в его музыковедческих трудах, а также в широкой, истинно подвижнической педагогической деятельности. Научные интересы Танеева вытекали из его композиторских представлений. Так, по свидетельству Б. Яворского, он «живо интересовался, каким образом такие мастера, как Бах, Моцарт, Бетховен, добивались своей техники». И естественно, что крупнейшее теоретическое исследование Танеева «Подвижной контрапункт строгого письма» посвящено полифонии.
Танеев был прирожденным педагогом. Прежде всего потому, что собственный творческий метод он выработал совершенно сознательно и мог научить других тому, чему научился сам. Центром тяжести при этом становилась не индивидуальная стилистика, а общие, универсальные принципы музыкальной композиции. Поэтому столь различен творческий облик композиторов, прошедших через класс Танеева. С. Рахманинов, А. Скрябин, Н. Метнер, Ан. Александров, С. Василенко, Р. Глиэр, А. Гречанинов, С. Ляпунов, З. Палиашвили, А. Станчинский и многие другие — каждому из них Танеев сумел дать ту общую основу, на которой расцвела индивидуальность ученика.
Многообразная творческая деятельность Танеева, безвременно прервавшаяся в 1915 г., имела огромное значение для отечественного искусства. По словам Асафьева, «Танеев... был источником великой культурной революции в русской музыке, последнее слово которой еще далеко не сказано...»
С. Савенко
Сергей Иванович Танеев — крупнейший композитор рубежа XIX и XX столетий. Ученик Н. Г. Рубинштейна и Чайковского, учитель Скрябина, Рахманинова, Метнера. Вместе с Чайковским он — глава московской композиторской школы. Его историческое место сопоставимо с тем, какое занимал в Петербурге Глазунов. В этом поколении музыкантов, в частности, у двух названных композиторов начало проявляться сближение творческих черт Новой русской школы и ученика Антона Рубинштейна — Чайковского; у воспитанников Глазунова и Танеева этот процесс еще значительно продвинется.
Творческая жизнь Танеева была очень интенсивной и многогранной. Деятельность Танеева — ученого, пианиста, педагога неразрывно связана с творчеством Танеева-композитора. Взаимопроникновение, свидетельствующее о цельности музыкального мышления, прослеживается, например, в отношении Танеева к полифонии: в истории русской музыкальной культуры он выступает и как автор новаторских исследований «Подвижной контрапункт строгого письма» и «Учение о каноне», и как преподаватель разработанных им курсов контрапункта и фуги в Московской консерватории, и как создатель музыкальных произведений, в том числе для фортепиано, в которых полифония является мощным средством образной характеристики и формообразования.
Танеев — один из крупнейших пианистов своего времени. В его репертуаре четко выявились просветительские установки: полное отсутствие виртуозных пьес салонного типа (что даже в 70–80-х годах редко встречалось), включение в программы редко звучавших или впервые им сыгранных сочинений (в частности, новых произведений Чайковского и Аренского). Он был выдающимся ансамблистом, выступал с Л. С. Ауэром, Г. Венявским, А. В. Вержбиловичем, Чешским квартетом, исполнял фортепианные партии в камерных сочинениях Бетховена, Чайковского и своих собственных. В области фортепианной педагогики Танеев явился непосредственным преемником и продолжателем Н. Г. Рубинштейна. Роль Танеева в формировании московской пианистической школы не исчерпывается преподаванием фортепиано в консерватории. Велико было воздействие танеевского пианизма на композиторов, обучавшихся в его теоретических классах, на создававшийся ими фортепианный репертуар.
Танеев сыграл выдающуюся роль в развитии русского профессионального образования. В сфере музыкально-теоретической его деятельность шла в двух основных направлениях: преподавание обязательных курсов и воспитание композиторов в музыкально-теоретических классах. Он прямо связывал овладение гармонией, полифонией, инструментовкой, курсом форм с композиторским мастерством. Мастерство «получало у него значение, превышающее границы ремесленно-технической работы... и содержало в себе наряду с практическими данными о том, как воплощать и строить музыку, логические исследования элементов музыки как мышления», — утверждал Б. В. Асафьев. Будучи директором консерватории во второй половине 80-х, а в последующие годы активным деятелем музыкального образования, Танеев особенно заботился об уровне музыкально-теоретической подготовки молодых музыкантов-исполнителей, о демократизации жизни консерватории. Он был в числе организаторов и активных участников Народной консерватории, многих просветительских кружков, научного общества «Музыкально-теоретическая библиотека».
Большое внимание уделял Танеев изучению народного музыкального творчества. Он записал и обработал около тридцати украинских песен, работал над русским фольклором. Летом 1885 года он совершил путешествие на Северный Кавказ и в Сванетию, где записал песни и инструментальные наигрыши народов Северного Кавказа. Статья «О музыке горских татар», написанная на основе личных наблюдений, — первое историко-теоретическое исследование фольклора Кавказа. Танеев активно участвовал в работе Московской музыкально-этнографической комиссии, публиковался в сборниках ее трудов.
Биография Танеева небогата событиями — ни поворотов судьбы, круто меняющих течение жизни, ни «романтических» происшествий. Ученик Московской консерватории первого набора, он был связан с родным учебным заведением на протяжении почти четырех десятилетий и покинул его стены в 1905 году, солидаризируясь со своими петербургскими коллегами и друзьями — Римским-Корсаковым и Глазуновым. Деятельность Танеева протекала почти исключительно в России. Сразу по окончании консерватории в 1875 году он совершил с Н. Г. Рубинштейном поездку в Грецию и Италию; достаточно подолгу жил в Париже во второй половине 70-х и в 1880 году, но в дальнейшем — в 1900-е годы — выезжал лишь на короткое время в Германию и Чехию для участия в исполнении своих сочинений. В 1913 году Сергей Иванович побывал в Зальцбурге, где работал над материалами моцартовского архива.
С. И. Танеев — один из самых образованных музыкантов своего времени. Характерное для русских композиторов последней четверти века расширение интонационной базы творчества у Танеева опирается на глубокое, всестороннее знание музыкальной литературы разных эпох, — знание, приобретенное им прежде всего в консерватории, а затем и как слушателем концертов в Москве, Петербурге, Париже. Важнейший фактор слухового опыта Танеева — педагогическая работа в консерватории, «педагогический» способ мышления как усвоения накопленного художественным опытом прошлого. Со временем Танеев начал формировать свою библиотеку (ныне хранится в Московской консерватории), и его знакомство с музыкальной литературой приобретает дополнительные черты: наряду с проигрыванием «глазное» чтение. Опыт и кругозор Танеева — это опыт не только слушателя концертов, но и неутомимого «читателя» музыки. Все это отразилось на формировании стиля.
Начальные события музыкальной биографии Танеева своеобразны. В отличие от едва ли не всех русских композиторов XIX века, он начал свою музыкальную профессионализацию не с композиции; первые его сочинения возникли в процессе и в результате планомерных ученических занятий, — и это также определило жанровый состав и стилистические черты его ранних работ.
Понимание особенностей творчества Танеева предполагает широкий музыкально-исторический контекст. Можно достаточно полно сказать о Чайковском, даже не упомянув при этом творения мастеров строгого стиля и барокко. Но невозможно осветить содержание, концепции, стиль, музыкальный язык сочинений Танеева, не обратившись к творчеству композиторов нидерландской школы, Баха и Генделя, венских классиков, западноевропейских композиторов-романтиков. И, разумеется, русских композиторов — Бортнянского, Глинки, А. Рубинштейна, Чайковского, и танеевских современников — петербургских мастеров, и плеяду его учеников, а также русских мастеров последующих десятилетий, вплоть до наших дней.
Это отражает личные особенности Танеева, «совпавшие» с особенностями эпохи. Историзм художественного мышления, столь характерный для второй половины и особенно конца XIX века, был в высшей степени присущ Танееву. Занятия историей с молодых лет, позитивистское отношение к историческому процессу отразились в известном нам круге танеевского чтения, в составе его библиотеки, в интересе к музейным собраниям, особенно — античных слепков, организованном близко ему знакомым И. В. Цветаевым (ныне — Музей изобразительных искусств). В здании этого музея появились и греческий дворик, и ренессансный двор, для показа египетских собраний — египетский зал и т. п. Запланированное, необходимое многостилье.
Новое отношение к наследию формировало новые принципы стилеобразования. Стиль архитектуры второй половины XIX века западноевропейские исследователи определяют термином «историзм»; в нашей специальной литературе утверждается понятие «эклектика» — отнюдь не в оценочном значении, но как определение «особого художественного феномена, присущего XIX столетию». В архитектуре эпохи жили «прошлые» стили; зодчие искали и в готике, и в классицизме отправные точки для современных решений. Художественный плюрализм проявился очень многопланово и в русской литературе того времени. На основе активной переработки разнообразных истоков создавались, — как, например, в творчестве Достоевского, — неповторимые, «синтетические» стилевые сплавы. Это же относится и к музыке.
В свете приведенных сопоставлений активный интерес Танеева к наследию европейской музыки, к ее основным стилям выступает не как «реликтовость» (слово из рецензии на «моцартианское» произведение этого композитора — квартет ми-бемоль мажор), а как знак своего (и будущего!) времени. В этом же ряду — выбор античного сюжета для единственной завершенной оперы «Орестея» — выбор, казавшийся таким странным критикам оперы и такой естественный в XX веке.
Пристрастие художника к определенным сферам образности, средствам выразительности, стилевым пластам во многом обусловливается его биографией, психическим складом, темпераментом. Многочисленные и разнообразные документы — рукописи, письма, дневники, воспоминания современников — с достаточной полнотой освещают черты личности Танеева. Они рисуют облик человека, обуздывающего стихию чувств силой разума, увлекающегося философией (более всего — Спинозой), математикой, шахматами, верящего в общественный прогресс и возможности разумного устройства жизни.
По отношению к Танееву часто и справедливо употребляют понятие «интеллектуализм». Вывести это утверждение из сферы ощущаемого в сферу доказательного непросто. Одно из первых подтверждений — творческий интерес к стилям, отмеченным интеллектуализмом, — Высокому Ренессансу, позднему барокко и классицизму, а также к жанрам и формам, в которых наиболее ясно отразились общие законы мышления, прежде всего сонатно-симфоническим. Это присущее Танееву единство сознательно поставленных целей и художественных решений: так прорастала идея «русской полифонии», проведенная через ряд экспериментальных работ и давщая подлинно художественные всходы в «Иоанне Дамаскине»; так происходило овладение стилем венских классиков; определялись черты музыкальной драматургии большинства крупных, зрелых циклов как особого типа монотематизма. Сам этот тип монотематизма выдвигает на первый план процессуальность, сопутствующую мыслительному акту в большей мере, нежели «жизни чувств», отсюда потребность в циклических формах и особая забота о финалах — итогах развития. Определяющим качеством выступает концептуальность, философская значительность музыки; сформировался такой характер тематизма, при котором музыкальные темы трактуются скорее в качестве тезиса, подлежащего развитию, нежели «самоценного» музыкального образа (например, носящего песенный характер). Об интеллектуализме Танеева свидетельствуют и методы его работы.
Интеллектуализм и вера в разум присущи художникам, принадлежащим, условно говоря, к «классическому» типу. Существенные черты этого типа творческой личности проявляются в стремлении к ясности, утвердительности, стройности, завершенности, к раскрытию закономерности, всеобщности, красоты. Неверно, однако, было бы представлять себе внутренний мир Танеева безмятежным, лишенным противоречий. Одной из важных движущих сил для этого художника выступает борьба между артистом и мыслителем. Первый считал естественным следовать пути Чайковского и других — создавать сочинения, предназначенные для исполнения в концертах, писать в сложившейся манере. Так возникали многие романсы, ранние симфонии. Второго неудержимо влекло к размышлениям, к теоретическому и в не меньшей мере историческому осмыслению композиторского творчества, к научно-творческому эксперименту. На этом пути возникали и «Нидерландская фантазия на русскую тему», и зрелые инструментальные и хоровые циклы, и «Подвижной контрапункт строгого письма». Творческий путь Танеева — в значительной мере история идей и их реализации.
Все эти общие положения конкретизируются в фактах биографии Танеева, в типологии его нотных рукописей, характере творческого процесса, эпистолярии (где выделяется выдающийся документ — переписка его с П. И. Чайковским), наконец, в дневниках.
* * *
Композиторское наследие Танеева велико и разнообразно. Очень индивидуален — и одновременно весьма показателен — жанровый состав этого наследия; он имеет важное значение для понимания историко-стилистических проблем танеевского творчества. Отсутствие программно-симфонических сочинений, балетов (в обоих случаях — даже ни одного замысла); всего одна осуществленная опера, притом крайне «нетипичная» по литературному источнику и сюжету; четыре симфонии, из которых автором опубликована одна — почти за два десятилетия до конца творческого пути. Наряду с этим — две лирико-философские кантаты (отчасти возрождение, но можно сказать, и рождение жанра), десятки хоровых сочинений. И наконец, главное — двадцать камерно-инструментальных циклов.
Некоторым жанрам Танеев как бы дал на русской почве новую жизнь. Другие наполнились не присущей им до того значимостью. Иные жанры, внутренне изменяясь, сопровождают композитора на протяжении всей его жизни — романсы, хоры. Что касается инструментальной музыки, то в разные периоды творческой деятельности на первый план выдвигается тот или иной жанр. Можно высказать предположение, что в годы зрелости композитора избранный жанр несет по преимуществу функцию если не стилеобразующую, то как бы «стилепредставительствующую». Создав в 1896–1898 годах симфонию до минор — четвертую по счету, — Танеев больше симфоний не написал. До 1905 года его исключительное внимание в сфере инструментальной музыки отдано струнным ансамблям. В последнее десятилетие жизни ведущее значение приобретают ансамбли с участием фортепиано. В выборе исполнительского состава отражена тесная связь с идейно-художественной стороной музыки.
Композиторская биография Танеева демонстрирует неустанный рост и развитие. Огромен путь, пройденный от первых, относящихся к сфере домашнего музицирования романсов — до новаторских циклов «стихотворений для голоса с фортепиано»; от маленьких и несложных трех хоров, изданных в 1881 году, — до грандиозных циклов ор. 27 и ор. 35 на слова Я. Полонского и К. Бальмонта; от ранних, при жизни автора не публиковавшихся инструментальных ансамблей, — до своего рода «камерной симфонии» — фортепианного квинтета соль минор. Вторая кантата — «По прочтении псалма» и завершает, и венчает танеевское творчество. Это подлинно итоговое произведение, хотя, разумеется, оно не задумывалось как таковое; композитор собирался жить и работать еще долго и интенсивно. Нам известны неосуществившиеся конкретные планы Танеева.
Кроме того, осталось нереализованным до конца огромное число замыслов, возникавших на протяжении жизни Танеева. Даже после того, как были посмертно изданы три симфонии, несколько квартетов и трио, соната для скрипки и фортепиано, десятки оркестровых, фортепианных, вокальных пьес — все это было оставлено автором в архиве — даже сейчас можно было бы опубликовать большой том разрозненных материалов. Это и вторая часть квартета до минор, и материалы кантат «Легенда о Константском соборе» и «Три пальмы» оперы «Геро и Леандр», многих инструментальных пьес. Напрашивается «контрпараллель» с Чайковским, который или отвергал замысел, или с головой погружался в работу, или, наконец, использовал материал в других сочинениях. Ни один сколько-нибудь оформленный эскиз не мог быть брошен навсегда, потому что за каждым стоял жизненный, эмоциональный, личный импульс, в каждый была вложена частица себя. Характер творческих импульсов у Танеева иной, иначе выглядят и составлявшиеся им планы сочинений. Так, к примеру, план неосуществленного замысла фортепианной сонаты фа мажор предусматривает количество, порядок, тональности частей, даже детали тонального плана: «Побочная партия в главном тоне / Scherzo f-moll 2/4 / Andante Des-dur / Finale».
Чайковскому тоже случалось составлять планы будущих крупных произведений. Известен проект симфонии «Жизнь» (1891): «Первая часть — все порыв, уверенность, жажда деятельности. Должна быть краткая (финал смерть — результат разрушения). Вторая часть любовь; третья разочарование; четвертая кончается замиранием (тоже краткая)». Как и Танеев, Чайковский намечает части цикла, но между этими проектами принципиальная разница. Замысел Чайковского непосредственно связан с жизненными переживаниями — большинство намерений Танеева реализует содержательные возможности выразительных средств музыки. Разумеется, нет никаких оснований отлучать сочинения Танеева от живой жизни, ее эмоций и коллизий, но мера опосредования в них другая. Такого рода типологические различия показал Л. А. Мазель; они проливают свет на причины недостаточной доходчивости музыки Танеева, недостаточной популярности многих ее прекрасных страниц. Но они же, добавим от себя, и характеризуют композитора романтического склада — и творца, тяготеющего к классичности; разные эпохи.
Основное в стиле Танеева можно определить как множественность истоков при внутреннем единстве и цельности (понимаемых как соотнесенность между отдельными сторонами и компонентами музыкального языка). Разное здесь коренным образом перерабатывается, подчиняется доминирующей воле и цели художника. Органичность (и мера этой органичности в тех или иных произведениях) претворения разных стилевых истоков, будучи категорией слуховой и тем самым как бы эмпирической, выявляется в процессе анализа текстов сочинений. В литературе о Танееве давно уже высказана справедливая мысль о том, что в его произведениях претворены влияния классической музыки и творчества композиторов-романтиков, очень сильно воздействие Чайковского, и что именно это сочетание во многом определяет своеобразие танеевского стиля. Сочетание черт музыкального романтизма и классического искусства — позднего барокко и венских классиков — было своего рода знамением времени. Свойства личности, обращение помыслов к мировой культуре, стремление найти опору в нестареющих основах музыкального искусства — все это определило, как уже говорилось выше, тяготение Танеева к музыкальному классицизму. Но его искусство, начало развития которого относится к эпохе романтизма, несет на себе многие признаки этого мощного стиля XIX века. Известное противоборство между индивидуальным стилем и стилем эпохи сказалось в танеевской музыке достаточно ясно.
Танеев — глубоко русский художник, хотя национальная природа творчества проявляется у него более опосредованно, чем у старших (Мусоргский, Чайковский, Римский-Корсаков) и младших (Рахманинов, Стравинский, Прокофьев) современников. Среди аспектов многосторонней связи творчества Танеева с широко понимаемой народной музыкальной традицией отметим мелодийную природу, а также — что, впрочем, для него менее существенно — претворение (преимущественно в ранних произведениях) мелодических, ладо-гармонических и структурных особенностей фольклорных образцов.
Но не менее важны и другие аспекты, и главный среди них — в какой мере художник является сыном своей страны в определенный момент ее истории, в какой мере отражает он мироощущение, умонастроения современников. Интенсивность эмоциональной передачи мира русского человека последней четверти XIX — первых десятилетий XX века в музыке Танеева не так велика, чтобы воплотить в его произведениях чаяния времени (как это можно сказать о гениях — Чайковском или Рахманинове). Но определенная и достаточно тесная связь с временем у Танеева была; он выразил духовный мир лучшей части русской интеллигенции, с ее высокой этичностью, верой в светлое будущее человечества, ее связью с лучшим в наследии отечественной культуры. Неразрывность этического и эстетического, сдержанность и целомудрие в отражении действительности и выражении чувств отличают русское искусство на всем протяжении его развития и выступают одной из черт национального характера в искусстве. Просветительский характер музыки Танеева и всех его устремлений в области творчества — также часть культурной демократической традиции России.
Еще один аспект национальной почвенности искусства, весьма актуальный по отношению к танеевскому наследию, — его неотрывность от профессиональной русской музыкальной традиции. Связь эта носит не статичный, а эволюционно-подвижный характер. И если ранние сочинения Танеева вызывают в памяти имена Бортнянского, Глинки и особенно — Чайковского, то в поздние периоды к названным присоединяются имена Глазунова, Скрябина, Рахманинова. Первые сочинения Танеева, ровесники первых симфоний Чайковского, многое впитали также от эстетики и поэтики «кучкизма»; последние же взаимодействуют с тенденциями и художественным опытом младших современников, которые сами во многом были наследниками Танеева.
Реакция Танеева на западный «модерн» (а точнее — на музыкальные явления позднего романтизма, импрессионизма и раннего экспрессионизма) была во многом исторически ограниченной, но также имевшей важные последствия для русской музыки. У Танеева и (в известной мере — благодаря ему) у других русских композиторов начала и первой половины нашего столетия движение к новым явлениям в музыкальном творчестве совершалось без разрыва с тем общезначимым, что было накоплено в европейской музыке. Была у этого и оборотная сторона: опасность академизма. В лучших сочинениях самого Танеева она в таком качестве не реализовалась, но в сочинениях его многочисленных (и ныне забытых) учеников и эпигонов обозначилась явственно. Впрочем, то же можно отметить и в школах Римского-Корсакова и Глазунова — в тех случаях, когда отношение к наследию было пассивным.
Основные образные сферы инструментальной музыки Танеева, воплощенные во многих циклах: действенно-драматическая (первые сонатные allegri, финалы); философская, лирико-медитативная (ярче всего — Adagio); скерцозная: Танееву совершенно чужды сферы безобразного, зла, сарказма. Высокая степень объективизации отраженного в танеевской музыке внутреннего мира человека, показ процесса, течения эмоций и размышлений создают сплав лирического и эпического. Интеллектуализм Танеева, его широкая гуманитарная образованность проявились в его творчестве многопланово и глубоко. Это прежде всего стремление композитора воссоздать в музыке целостную картину бытия, противоречивую и единую. Фундаментом ведущего конструктивного принципа (циклические, сонатно-симфонические формы) выступала универсальная философская идея. Содержательность в музыке Танеева реализуется по преимуществу через насыщение ткани интонационно-тематическими процессами. Именно так можно понять слова Б. В. Асафьева: «Лишь у немногих русских композиторов форма мнится в живом непрестанном синтезе. Таким был С. И. Танеев. Он завещал русской музыке в своем наследии замечательное претворение западных симметричных схем, возродив в них течение симфонизма...».
Анализ крупных циклических сочинений Танеева выявляет механизмы подчинения средств выразительности идейно-образной стороне музыки. Одним из них, как упоминалось, стал принцип монотематизма, обеспечивающий цельность циклов, а также итоговая роль финалов, имеющих особое значение для идейно-художественных и собственно музыкальных особенностей танеевских циклов. Смысл последних частей как вывода, разрешения конфликта обеспечивается целенаправленностью средств, сильнейшее из которых — последовательное развитие лейттемы и других тем, их сочетание, преображение и синтез. Но «итоговость» финалов композитор утверждал задолго до того, как монотематизм в качестве ведущего принципа воцарился в его музыке. В квартете си-бемоль минор ор. 4 финальное утверждение си-бемоль мажора является результатом единой, выстроенной линии развития. В квартете ре минор ор. 7 создана арка: цикл завершается повторением темы первой части. Двойная фуга финала квартета до мажор ор. 5 объединяет тематизм этой части.
Такое же функциональное значение имеют и другие средства и особенности музыкального языка Танеева, прежде всего полифония. Несомненна связь между полифоническим мышлением композитора и его обращением к инструментальному ансамблю и хору (или вокальному ансамблю) как ведущим жанрам. Мелодические линии четырех-пяти инструментов или голосов предполагали, определяли ведущую роль тематизма, что присуще всякой полифонии. Возникавшие контрастно-тематические соединения отражали и, с другой стороны, обеспечивали монотематическую систему построения циклов. Интонационно-тематическое единство, монотематизм как музыкально-драматургический принцип и полифония как важнейший способ развития музыкальных мыслей — триада, составляющие которой оказываются в музыке Танеева неразделимыми.
О тенденции к линеаризму у Танеева можно говорить прежде всего в связи с полифоническими процессами, полифонической природой его музыкального мышления. Четыре-пять равноправных голосов квартета, квинтета, хора подразумевают, помимо всего прочего, и мелодически подвижный бас, что при явственной выраженности гармонических функций ограничивает «всевластие» последних. «Для современной музыки, гармония которой постепенно утрачивает тональную связь, должна быть особенно ценною связующая сила контрапунктических форм», — писал Танеев, обнаруживая, как и в других случаях, единство теоретического осмысления и творческой практики.
Наряду с контрастной большое значение имеет имитационная полифония. Фуги и фугированные формы, как и творчество Танеева в целом, — сложный сплав. О «синтетических чертах» танеевских фуг на примере струнных квинтетов писал С. С. Скребков. Полифоническая техника Танеева подчинена целостным художественным задачам, и об этом косвенно свидетельствует тот факт, что в зрелые годы (за единственным исключением — фуга в фортепианном цикле ор. 29) он самостоятельных фуг не писал. Танеевские инструментальные фуги — часть или раздел крупной формы или цикла. В этом он следует традициям Моцарта, Бетховена, отчасти Шумана, развивая и обогащая их. В камерных циклах Танеева много фугированных форм, и возникают они, как правило, в финалах, притом в репризе или коде (квартет до мажор ор. 5, струнный квинтет ор. 16, фортепианный квартет ор. 20). Укрепление фугами финальных разделов происходит и в вариационных циклах (например, в струнном квинтете ор. 14). О тенденции к обобщению материала свидетельствует приверженность композитора к многотемным фугам, причем последние зачастую вбирают в себя тематизм не только самого финала, но и предшествующих частей. Этим достигается целенаправленность и спаянность циклов.
Новое отношение к камерному жанру привело к укрупнению, симфонизации камерного стиля, монументализации его через сложные развитые формы. В этой жанровой сфере наблюдаются различные модификации классических форм, прежде всего сонатной, которая используется не только в крайних, но и в средних частях циклов. Так, в квартете ля минор ор. 11 все четыре части включают в себя сонатную форму. Дивертисмент (вторая часть) представляет собой сложную трехчастную форму, где крайние части написаны в сонатной форме; в то же время в Дивертисменте есть и черты рондо. Третья часть (Adagio) приближается к развитой сонатной форме, в некоторых отношениях сравнимой с первой частью сонаты фа-диез минор Шумана. Часто наблюдается раздвижение привычных границ частей и отдельных разделов. Например, в скерцо фортепианного квинтета соль минор первый раздел написан в сложной трех-частной форме с эпизодом, трио представляет собой свободное фугато. Склонность к модификации приводит к появлению смешанных, «модулирующих» форм (третья часть квартета ля мажор ор. 13 — с чертами сложной трехчастной и рондо), к индивидуализированной трактовке частей цикла (в скерцо фортепианного трио ре мажор ор. 22 второй раздел — трио — цикл вариаций).
Можно предположить, что активное творческое отношение к проблемам формы у Танеева также было сознательно поставленной задачей. В письме к М. И. Чайковскому от 17 декабря 1910 года он, обсуждая направленность творчества некоторых «новейших» западноевропейских композиторов, задается вопросами: «Отчего стремление к новизне ограничивается только двумя областями — гармонией и инструментовкой? Почему наряду с этим не заметно не только ничего нового в области контрапункта, но, наоборот, эта сторона находится сравнительно с прежним временем в большом упадке? Почему в области форм не только не развиваются заложенные в них возможности, но и самые формы мельчают и приходят в упадок?». В то же время Танеев был убежден, что сонатная форма «превосходит все другие своим разнообразием, богатством и разносторонностью». Таким образом, взгляды и творческая практика композитора демонстрируют диалектику стабилизирующих и модифицирующих тенденций.
Акцентируя «односторонность» развития и связанную с этим «порчу» музыкального языка, Танеев добавляет в цитированном письме к М. И. Чайковскому: «У меня не лежит душа к сочинениям новейших модернистов вовсе не потому, чтобы я желал застоя в музыке и враждебно относился к новизне. Наоборот, повторение того, что давным-давно сказано, я считаю делом бесполезным, и отсутствие оригинальности в сочинении делает меня к нему совершенно равнодушным <...>. Возможно, что с течением времени теперешние новшества приведут в конце концов к перерождению музыкального языка, подобно тому, как порча латинского языка варварами привела через несколько столетий к возникновению новых языков».
* * *
«Эпоха Танеева» — не одна, а, по крайней мере, две эпохи. Его первые, юношеские сочинения — «ровесники» ранних произведений Чайковского, а последние создавались одновременно с вполне зрелыми опусами Стравинского, Мясковского, Прокофьева. Танеев рос и формировался в десятилетия, когда позиции музыкального романтизма были сильны и, можно сказать, доминировали. Вместе с тем — прозревая процессы близкого будущего, композитор отразил тенденцию к возрождению норм классицизма и барокко, проявившую себя в немецкой (Брамс и особенно позже Регер) и французской (Франк, д’Энди) музыке.
Принадлежность Танеева двум эпохам порождала драматизм внешне благополучной жизни, непонимание его устремлений даже близкими музыкантами. Многие его идеи, вкусы, пристрастия казались тогда странными, оторванными от окружающей художественной действительности, а то и ретроградными. Историческая дистанция дает возможность «вписать» Танеева в картину современной ему жизни. Выясняется, что связи его с главнейшими запросами и тенденциями отечественной культуры органичны и множественны, хотя и не лежат на поверхности. Танеев, при всем своеобразии, коренными чертами мировоззрения и мироощущения — сын своего времени и своей страны. Опыт развития искусства в XX веке позволяет разглядеть и перспективные, предвосхищающие этот век черты музыканта.
По всем этим причинам жизнь музыки Танеева с самого начала складывалась весьма непросто, и это отразилось как в самом функционировании его произведений (количестве и качестве исполнений), так и в их восприятии современниками. Репутация Танеева как композитора недостаточно эмоционального обусловлена в значительной мере критериями его эпохи. Огромный материал дает прижизненная критика. В рецензиях раскрываются и характерное восприятие, и феномен «несвоевременности» танеевского искусства. О Танееве писали едва ли не все виднейшие критики: Ц. А. Кюи, Г. А. Ларош, Н. Д. Кашкин, затем С. Н. Кругликов, В. Г. Каратыгин, Ю. Д. Энгель, Н. Ф. Финдейзен, А. В. Оссовский, Л. Л. Сабанеев и другие. Интереснейшие отзывы содержатся в письмах к Танееву Чайковского, Глазунова, в письмах и «Летописи...» Римского-Корсакова.
В статьях и рецензиях есть немало проницательных суждений. Едва ли не все отдавали дань выдающемуся мастерству композитора. Но не менее важны и «страницы непонимания». И если по отношению к ранним сочинениям многочисленные упреки в рационализме, подражании классикам понятны и в известной мере справедливы, то статьи 90-х и начала 900-х годов носят иной характер. Это по большей части критика с позиций романтизма и, по отношению к опере, психологического реализма. Ассимиляция стилей прошлого не могла еще быть оценена как закономерность и воспринималась как ретроспективность или стилистическая неровность, неоднородность. Ученик, друг, автор статей и воспоминаний о Танееве — Ю. Д. Энгель писал в некрологе: «Вслед за Скрябиным, творцом музыки будущего, смерть уносит Танеева, искусство которого глубже всего коренилось в идеалах музыки далекого прошлого».
Но во втором десятилетии XX века уже возникла база для более полного понимания историко-стилистических проблем танеевской музыки. В этом плане представляют интерес статьи В. Г. Каратыгина, причем не только посвященные Танееву. В статье 1913 года «Новейшие течения в западноевропейской музыке» он связывает — говоря прежде всего о Франке и Регере — возрождение классических норм с музыкальным «модерном». В другой статье критик высказал плодотворную мысль о Танееве как прямом продолжателе одной из линий наследия Глинки. Сравнивая историческую миссию Танеева и Брамса, пафос которой заключался в возвеличении классической традиции в эпоху позднего романтизма, Каратыгин утверждал даже, что «историческое значение Танеева для России больше, нежели Брамса для Германии», где «классическая традиция всегда была чрезвычайно прочна, сильна и обороноспособна». В России же подлинно классическая традиция, идущая от Глинки, была развита менее, чем другие линии глинкинского творчества. Однако в той же статье Каратыгин характеризует Танеева как композитора, «несколькими веками запоздавшего родиться в мир»; причину недостаточной любви к его музыке критик видит в ее несоответствии «художественно-психологическим основам современности, с ее ярко выраженными стремлениями к преимущественному развитию гармонических и колористических элементов музыкального искусства». Сближение имен Глинки и Танеева было одной из излюбленных мыслей Б. В. Асафьева, создавшего ряд работ о Танееве и видевшего в его творчестве и деятельности продолжение важнейших тенденций отечественной музыкальной культуры: «...То, в чем жизнь отказала пытливому Глинке, — подытожить достигнутое изучением прекрасно-сурового в своем творчестве, — то за него выполнил через ряд десятилетий эволюции русской музыки после смерти Глинки — С. И. Танеев, и теоретически, и творчески». Ученый имеет здесь в виду приложение полифонической техники (и в том числе строгого письма) к русскому мелосу.
На изучении композиторского и научного творчества Танеева в значительной мере базировались концепции и методология его ученика Б. Л. Яворского.
В 1940-х годах возникла идея связи творчества Танеева и русских советских композиторов — Н. Я. Мясковского, В. Я. Шебалина, Д. Д. Шостаковича, — принадлежащая Вл. В. Протопопову. Его работы — наиболее значительный после Асафьева вклад в изучение стиля и музыкального языка Танеева, а составленный им сборник статей, вышедший в 1947 году, выполнял функцию коллективной монографии. Много материалов, освещающих жизнь и творчество Танеева, содержит документированная биографическая книга Г. Б. Бернандта. Рассмотрению историко-стилевых проблем танеевского композиторского наследия на основе его богатейшего архива и в контексте художественной культуры эпохи посвящена монография Л. З. Корабельниковой «Творчество С. И. Танеева: Историко-стилистическое исследование».
Олицетворение связи двух веков — двух эпох, постоянно обновляющейся традиции, Танеев на свой лад стремился «к новым берегам», и многое из его идей и воплощений достигло берегов современности.
http://belcanto.ru/taneev.html
Дата рождения
25.11.1856
Дата смерти
19.06.1915
Профессия
композитор, пианист, писатель, педагог
Страна